© Кузнецов А.Г., 2005. Все права защищены

Произведение публикуется с письменного разрешения автора

Не допускается тиражирование, воспроизведение текста или его фрагментов с целью коммерческого использования

Дата размещения на сайте www.literatura.kg: 11 ноября 2008 года

Андрей Кузнецов
НЕВЫДУМАННЫЕ ИСТОРИИ
60 коротких рассказов
В книге представлены короткие рассказы, написанные доцентом Кыргызско-Российского Славянского университета, заслуженным деятелем культуры КР Андреем Кузнецовым. Это первое обращение автора – известного в республике музыковеда, исследователя кыргызской музыки и лингвиста – к данному жанру. В основу рассказов положены реальные события, имевшие место в жизни.

Рецензент и автор предисловия: заслуженный деятель культуры Кыргызской Республики, профессор А. Г. Зарифьян
Публикуется по книге: Кузнецов А.Г. Невыдуманные истории: 60 коротких рассказов / Предисловие А.Зарифьяна. – Б.: Илим, 2005. – 140 с.
К 89

ISBN 5-8355-1441-7

ПРЕДИСЛОВИЕ
У меня всегда вызывают искреннее восхищение люди, которые не удовлетворяются достигнутым, не почивают на лаврах, а стремятся реализовать себя в самых неожиданных областях человеческой деятельности.

Вспоминаются в связи с этим некогда то ли вычитанное, то ли услышанное мной. Вроде бы, в Древнем Китае, когда человек достигал больших высот, всенародной славы и т.п., ему, по законам высшей народной мудрости, полагалось покинуть двор, более того – сменить свое имя, уйти в безвестность, дабы начать жить с новой страницы, испытать и открыть себя заново!

Автор книги, которую вы держите в руках, Андрей Кузнецов, ни внешне, ни, полагаю, внутренне не похож на представителя Великой Поднебесной империи. Но в жизни его я без особых натяжек прослеживаю некое сходство с упомянутым древнекитайским обычаем.

Судите сами: уже далеко не отрок, а мужчина, вступивший в аксакальскую пору, известный музыковед, ученый и педагог, кандидат философских наук, заслуженный деятель культуры Кыргызстана, автор шести монографий, в том числе книг о выдающихся кыргызских оперных певцах Булате Минжилкиеве, Сайре Кийизбаевой, Марьям Махмутовой, знаток трех иностранных языков, особенно итальянского (что стало поводом написания соответствующего учебника для вузов), а также – член Союза композиторов СССР (ныне аналогичного союза КР), исследователь и публицист, Андрей Кузнецов, продолжает удивлять коллег и ученых своей профессиональной плодовитостью, вдруг смело и небезуспешно пробует себя на литературной стезе.

В 2004 году крошечным тиражом выходит в свет его путевой дневник «Девяносто дней в Америке», свидетельствующий не только о завидной памяти зрелого автора, его широкой образованности и таланте повествователя, но и даре удивляться, поэтически воспринимать окружающий мир, щедром желании и умении поделиться своими открытиями с окружающими.

Следующим шагом Кузнецова-писателя стали невыдуманные истории», которые Вы держите в руках, с подзаголовком «60 коротких рассказов».

Со слов автора, желание создать такую книгу, возникло у него лет 20-25 назад. Но лишь в прошлом году в благословенной Иссык-Ате, в домике егеря, где Андрей Георгиевич, подвязавшийся в качестве переводчика к группе охотников-итальянцев, смог в ожидании иноземных гостей, по нескольку часов в день предаваться воспоминаниям, – давний замысел обрел вид рукописи.

60 рассказов охватывают (обратите внимание на символичность такого совпадения) 60 лет из жизни автора. Действительно, один из них – детские воспоминания пятилетнего Андрюши, мальчика из суперинтеллигентной одесской семьи. Другие – приходятся на более поздние периоды жизнелетописи автора: школу, студенческую пору, вузовский этап биографии, вплоть до наших дней.

Почти все рассказы написаны на реальном материале, событиях, участником или невольным свидетелем которых был автор. И только в нескольких случаях повествование идет со ссылкой на другие источники. Впрочем, по этом признаку включенные в книгу произведения практически не отличить – в любом из них есть Правда жизни, подчас смешная, неуклюжая, непричесанная, помятая, но – именно Правда, за что ей сразу начинаешь симпатизировать.

Автор, как мудрый человек, понимает, что жизнь – сама по себе замечательный режиссер и драматург. Поэтому он фактически ничего от себя не добавляет в невыдуманные житейские истории. Но рассказывает их так свежо и эмоционально, так неравнодушно и вместе с тем изысканно, что, поверьте, очень легко заслушаться, то бишь зачитаться.

Поначалу, придя ко мне с этой рукописью, Андрей Георгиевич настроил меня на то, что это – цикл юмористических рассказов. Может быть, такой преамбулой он хотел катализировать во мне как старом кавээнщике и поэте, не чурающимся сатиры, – интерес к своему детищу. Но, прочитав рассказы, я испытал более богатую гамму эмоций, нежели приступы смеха. Да, многие сюжеты и персонажи вызывают улыбку – но и любовь, симпатию, сочувствие, теплые ностальгические чувства.

На протяжении всей книги вас не покинет ощущение, что написал ее несомненно талантливый и добрый человек – о Времени, о себе, о людях, знакомых нам и незнакомых, да и о нас с вами.

Найдите же в своем хаотическом житейском беге часок другой, чтобы остаться наедине с невыдуманными историями А. Кузнецова. Честно слово, не пожалеете.
Анэс Зарифьян,

поэт, бард, заслуженный деятель культуры КР

Друзьям юности – Алмабеку Баимбекову,

Евгению Габба, Эмилю Джангирову,

Виктору Факторовичу и Яну Складману

посвящаю
ДЕТСТВО МОЕ, ПОСТОЙ!..
«Мойша, догоняй маму!»
Это произошло в Одессе вскоре после окончания войны. Мой отец читал лекции в университете, и мы с мамой иногда заходили к нему на работу. Рядом с университетом находилось общежитие, которое временно было переоборудовано под военный госпиталь. Каждый раз, проходя мимо общежития, мы видели в его окнах раненных бойцов. Стояло лето, ярко светило солнце, и лицезрение редких прохожих было, по-видимому, для больных одним из способов времяпровождения и развлечения.

Мне в ту пору исполнилось пять лет, а маме – чуть более тридцати. У нее были шелковистые черные волосы и стройная осанка. Обычно ее принимали за еврейку, хотя она была русской. Когда мы проходили мимо госпиталя, что-то отвлекло мое внимание, и я отстал от матери. Заметив, что сына нет рядом, мама остановилась и позвала меня. Тогда один из раненных решил побалагурить; он свесился с окна и, мастерски копируя еврейский выговор, сказал нараспев:

– Эй, Мойша, догоняй маму!

Его реплика развеселила других больных, заполнивших, казалось, все окна огромного госпиталя. Однако, вместо того чтобы промолчать, моя мама решила внести ясность в ситуацию:

– Между прочим, он донской казак!

– Ну, как же, как же – не замедлил с ответом находчивый раненный, – все вы теперь донские казаки!

Улицу потряс гомерический хохот. Похоже, смеялись все больные, находившиеся в тот момент на лечении. Правда, смеялись незлобно, так, ради развлечения. Не вступая больше в полемику, мама подхватила меня за руку и увела прочь.
Четыре глагола на -ать
В самом начале пятидесятых годов мы переехали жить во Фрунзе, где я стал учиться в одной из средних школ города. Когда я перешел в пятый класс, у нас появился новый учитель русского языка. Это был прелюбопытнейший тип – звали его Корней Федотович. Маленького роста, сморщенный, в очках, он был уже далеко не молод и большую часть времени пребывал в благодушном настроении. Свой предмет он знал, скажем, неважнецки, но с учителями в те годы было плохо, вот и учил он нас «чему-нибудь и как-нибудь». Поговаривали, что за диктант, написанный им при проверке учителей, организованной Отделом народного образования, он получил «двойку». Но мы, ученики, конечно, этого не знали и верили своему чудаковатому учителю.

Корней Федотович был вспыльчивым человеком – вывести его из себя не составляло особого труда. Более того, как большинство низкорослых людей, он был обидчив и злопамятен. Со своими обидчиками он расправлялся своим методом. Например, подходил к парте, за которой сидел допекавший его ученик, и как бы случайно клал свою грубую мужскую длань на хрупкую руку проказника. Затем, продолжая что-то объяснять, он наваливался на эту руку всей тяжестью своего тела. Кисть ребенка, прижатая к парте, оказывалась, словно под прессом. Оробевший проказник пытался освободиться, но не мог, а мучитель продолжал давить, искоса поглядывая на свою жертву. На глаза ребенка наворачивались слезы, но коварный учитель, наслаждаясь местью, все еще не прекращал пытку. Наконец, экзекуция завершалась, и удовлетворенный Корней Федотович, как ни в чем не бывало, продолжал урок. Естественно, никто ничего не замечал.

Оригинальны были и методы преподавания учителя. Как-то Корней Федотович объяснял спряжение глаголов. Там были какие-то исключения, которые нужно было заучить – семь глаголов на -еть и четыре на -ать. Чтобы их легче было нам запомнить, изобретательный педагог разыграл для нас целую сценку:

– Вот четыре глагола на -ать: слышать, дышать, держать, гнать. Вы должны их запомнить. Представьте: я сижу за столом и объясняю урок, а Спигин – известный хулиган и бездельник – разговаривает и мешает мне. То, что он болтает, я слышу, – и Корней Федотович загибает первый палец.

– Я хмурю брови, стучу по столу карандашом, но Спигин не унимается. Я начинаю взволнованно дышать, – продолжает учитель и загибает второй палец. – Затем я подхожу к нарушителю и поднимаю его с парты, держа его за воротник. – В ход идет третий палец.

Увлекшись рассказом, Корней Федотович и в самом деле подходит к Спигину и хватает того за шкирку. Спигин с удовольствие «подыгрывает» учителю. Далее Корней Федотович ведет ученика через весь класс к двери и сильным толчком руки вышвыривает его вон из класса. Спигин чуть ли не лбом раскрывает дверь и с грохотом вылетает в коридор.

– И гоню его прочь! – завершает свой рассказ находчивый учитель.

Довольный собой, Корней Федотович с победным видом оглядывает класс и возвращается за свой стол. Звенит звонок – урок окончен.

Дядя Коля, стихотворец
Когда мне исполнилось одиннадцать лет, к нам приехал дядя Коля. Его семья осталась жить в небольшом провинциальном городке у самой границы с Китаем, а он отправился на поиски счастья и лучшей доли, и его выбор пал на наш город. Приехал он налегке – весь его багаж состоял из чемодана и тромбона. Бывший фронтовик, он обладал хорошим музыкальным слухом и зарабатывал на жизнь, руководя самодеятельными духовыми оркестрами, Позже он освоил профессию музыкального мастера-настройщика. В то время ему стукнуло тридцать семь. У дяди была приятная внешность – он следил за собой, старался быть элегантным: носил шляпу и перстень с большим темно-красным аметистом – подарок моей матери. Внешне дядя Коля чем-то напоминал одного из популярных в то время голливудских артистов. По крайней мере, он выглядел таким на одной из фотографии, где был снят в профиль и в шляпе. Иногда он дарил эти фотопортреты своим подружкам, сопровождая их романтичными словами: «Вспоминайте порою, коль я этого стою».

Итак, дядя Коля поселился у нас. Днем он работал в музыкальной мастерской, а вечером тщательно брился, надевал новый костюм и шел в кино или на танцы. По своей натуре мой родич был настоящим донжуаном. В своем городке, где у него была семья, и все жители знали друг друга в лицо, он не имел возможности проявить свои способности, здесь же его ищущая острых ощущений натура, наконец, вырвалась на свободу: дядя Коля «загудел». Нет, он не пил – его интересовали только женщины. Очаровать какую-нибудь простенькую девушку ему не составляло никакого труда. Он был обаятелен, элегантен, остроумен. Иногда дядюшка приводил к нам свою очередную подружку, садился за пианино и страстным голосом пел для нее куплеты из только что вышедшего на экраны кинофильма «Свинарка и пастух»: «Играй, играй, моя гармошка, катись, катись, моя слеза»… Девушка смотрела на него широко раскрытыми влюбленными глазами, и ее судьба была предрешена.

Естественно, с подружками нужно было где-то встречаться: к нам он их приводил редко и лишь для того, чтобы покрасоваться за пианино. Иногда он обращался за помощью к друзьям, и те давали ему ключи от квартиры. Один из них жаловался потом, что дядюшка сломал ему диван и даже не извинился, не говоря уже о материальной компенсации.

Девушек дядя Коля менял, как перчатки – я еле успевал запоминать их имена. Не знаю по какой причине, но мой родич неожиданно ударился в поэзию – стал писать своим дамам стихи. Большинство из этих виршей носили юмористический характер и имели посвящения: «Клаве», «Зине», «Люде» и т.д. Особенно досталось Клаве – дядя был с ней в ресторане, где она выпила лишнее – все это и было описано в стихотворной форме, причем в создании виршей автору нередко помогал мой отец – у дяди не все ладилось с рифмой. Стишки, содержавшие немало пикантных подробностей, отправлялись затем адресату. Были, правда, и лирические строки, и заверения в любви – здесь дядя был неистощим. Все стихи автор аккуратно переписывал в общую тетрадь, которая вскоре была исписана почти до конца. Дядя бережно хранил ее, но все тайное рано или поздно становится явным: спустя несколько лет, когда он уже жил в нашем городе с семьей, злополучная тетрадь была найдена его женой. Комментарии излишни: моральный облик неверного супруга и его жизненное кредо раскрылись для нее во всей своей полноте.

Со временем страсти поулеглись, дядя был прощен, а его тетрадь стала своеобразной «хрестоматией» для домашнего чтения. Нередко случалось, что в свободное время, когда сам автор был на работе, пресловутая тетрадь извлекалась на свет божий, и члены дядиколиной семьи, по очереди, а то и коллективно, развлекались чтением этих незамысловатых и довольно легкомысленных стишат. Дядя об этом, естественно, не знал.
«Жил-был у бабушки…»
Перейдя в шестой класс, я стал учиться в третью смену, которая начиналась примерно в половине пятого. Школы тогда были небольшие, вот и изыскивала дирекция способы, как организовать занятия при небольшом количестве классов и все возрастающим потоком учащихся (в послевоенные годы рождаемость заметно увеличилась). Обычно в третью смену учились старшеклассники, но в тот год неизвестно по какой причине в нее попали и ученики шестых классов.

Зимой темнело рано, а после восьми часов, когда заканчивалась смена, было уже совсем темно, как ночью. Мы шли гурьбой по слабо освещенной почти безлюдной Пионерской улице, одни мальчишки – школа была мужской – и чтобы как-то развлечься и приободрить себя, громко, на всю улицу распевали песню про бабушку и ее любимца-козлика. Один из нас выступал в роли солиста. Громким по-мальчишески пронзительным голосом он лихо запевал: «Жил-был у бабушки…». «Гоп-ца-ца», – весело подхватывали мы. «Серенький козлик…», – продолжал запевала. «Да два яйца!», – заканчивал куплет хор. Второй куплет исполнялся с еще большим воодушевлением: «Бабушка козлика… гоп-ца-ца!.. Очень любила… за два яйца!» В таком же духе, все с возрастающим энтузиазмом пропевались последующие строфы. Однако самым любимым был заключительный куплет, который мы пели с особым удовольствием:

– Остались от козлика…

– Гоп-ца-ца!

– Рожки, да ножки…

– Да два яйца!

Все это распевалось громко, азартно, во всю силу молодых легких, причем не обращалось никакого внимания на редких прохожих, которым, впрочем, тоже никакого дела не было до детских шалостей и забав. Но однажды все же нашелся человек, который попытался приостановить это безобразие. Только мы дошли до куплета «Остались от козлика…», как раздался требовательный мужской голос: «Ах вы, негодяи! Кто такие? Из какой школы?». Пение мгновенно прекратилось; мы кинулись врассыпную, мужчина – за нами. Запыхавшись, добежали до остановки и впрыгнули в отходивший уже троллейбус: мы были спасены. Но «Козлика» почему-то больше уже не пели.