Логические учения Т. Гоббса и Д. Локка

Первое правило. «Принимать за истинное только то, что с очевидностью признается мною таковым, т. е. заботливо избегать поспешности и предубеждения и включать в суждение лишь ясное и отчетливое для нашего ума, что никаким образом не может быть подвергнуто сомнению» (р. 12).

В незавершенных «Правилах для руководства ума», вышедших уже посмертным изданием, Декарт в параллель четырем правилам, раскрытым в «Рассуждении о методе», выдвигает 21 правило.

Первому правилу из «Рассуждений о методе» в посмертном трактате Декарта соответствует третье. Оно гласит «Что касается предметов изучения, то надлежит искать не мнений других людей и не собственных предположений, а того, что усматривается с очевидностью и выводится с достоверностью: научное знание иначе не приобретается» ².

Раскрывая это третье правило, Декарт указывает, что мы обладаем двумя актами разумения, которые не могут нас ввести в заблуждение: ясное представление, или интуиция, и дедукция, или вывод одной вещи из другой.

Интуиция у таких рационалистов, как Декарт, не имеет ничего общего с интуицией Бергсона или любых других интуитивистов XX п. В природе интуиции Декарта нет ничего алогичного, мистического, метафизически созерцательного, эмоционального или связанного с деятельностью фантазии.

Поясняя свое понимание интуиции, Декарт подчеркивает, что он разумеет под ней не обманчивое суждение воображения, а непосредственное воззрение ума, т. е. твердое и отчетливое представление, рождающееся в здоровом и внимательном уме; будучи проще дедукции, она благодаря этому вернее ее. Любой человек посредством интуиции может установить, что он существует, что он думает, что треугольник ограничен тремя линиями, что шар имеет единую поверхность и другие подобные истины.

Декарт — первый философ, выдвинувший признак ясности и отчетливости (раздельности) в качестве критерия истинности. По Декарту, субъективное свойство мышления должна обеспечить объективную истину. Ясным Декарт называет та-
² R. Descartes. Oeuvres, publiйes par Ch. Adam et P. Tannery, t. X. „Regulae ad directionem ingкnii“. Последующие ссылки на это произведение приводятся в тексте и содержат указание на порядковый номер правила.
21

кое представление или идею, которые наличны и открыты для внимательного ума, подобно тому как ясно видны предметы, имеющиеся налицо и действующие с достаточной силой, чтобы наши глаза могли их видеть. Отчетливым же, по Декарту, является такое представление, которое настолько ясно и четко (praecisa) отделено от всех других представлений (ab omnibus aliis sejuncta est), что не содержит в себе ничего, кроме того, что в нем ясно (ut nihil plane aliud, quern quod clarum est, in se contineat). Представление может быть ясным, не будучи отчетливым, но не наоборот, — если представление отчетливо, то тем самым оно не может не быть ясным. Декарт иллюстрирует свою мысль представлением о боли. Это представление может быть ясным, но обычно мы смешиваем с ним ложные суждения о причине боли. Ясно воспринимается только само чувство. Смутная мысль также может быть ясно воспринята по своему началу. Однако к этому часто присоединяется нечто выходящее за пределы самого ясного представления или мысли, и подобный комплекс уже нельзя смешивать с чувством в том его виде, как оно ясно нами воспринимается и переживается.

Хотя Декарт и стремится к отчетливости и определенности, однако критерия, четкого разграничения между тем, что только ясно, и что, кроме того, отчетливо, он не дает. Само сознание в отрыве от отражаемого предмета не может быть таким критерием. Оно не выявляет грани, разделяющей те случаи, когда мы думаем, что нечто нам дано безусловно отчетливо, без всякого прибавления с нашей стороны, и когда, наоборот, мы выходим за пределы данного и смешиваем его с дополнительными суждениями. Одному субъекту может представляться отчетливым то, что другому отнюдь не будет казаться таковым, — без объективного критерия не обойтись. Без такого критерия право гражданства получает идеалистический тезис, согласно которому объективно существует все то, что мыслится с надлежащей отчетливостью. Уточнением признаков ясности и отчетливости занимался позднее Лейбниц.

Критерий истинности по Декарту в его гносеологическом аспекте пытался выявить один из первых историков логики — Ф. Гармс, сформулировав мысли Декарта следующим образом. Истинно то, что я познаю так же ясно и отчетливо, как собственное существование и бытие. Ясное и отчетливое мышление вселяет уверенность в истинности того, что мыслится. Вещь представляется объективной, поскольку в ее понятии нечто мыслится ясно и отчетливо. Познание отнюдь не покрывается тем, что мы видим и воспринимаем. Я вижу не людей, идущих по улицам, а только одежду и шляпы, под которыми могли бы скрываться и куклы. Что это люди, об

этом я высказываю суждение. Таким образом, то, что я не вижу глазами, усваивается силой суждения моего духа. Как раз, по Декарту, ясность и отчетливость не свойственны чувственным восприятиям. Мы не знаем, что нужно себе представлять, когда мы ощущаем тепло и холод, твердость и мягкость, тишину и шум, свет и темноту. Чувственные качества, по Декарту, свойственны не вещам, а находятся в связи с нашими чувствами.

К этой характеристике следует добавить, что, по Декарту, мы все познаем через идеи. Геометрические фигуры являются телесными, но идеи, посредством которых мы их познаем, не являются таковыми. В нашем мышлении нет фигур, а только идеи фигур. Таким образом, свойства геометрических фигур мы познаем не через сами эти свойства, а благодаря находящимся в нас идеям этих фигур.

Тем самым определяется понимание Декартом сущности предметов чистой математики как идеала знания. Математические объекты познаются ясно и отчетливо — вне зависимости от каких бы то ни было чувственных восприятий. Математические идеи обладают им присущими, неизменными и вечными свойствами; они врождены нашему духу. Например, идею тысячеугольника ни в коем случае нельзя считать смутной; она дана нам безусловно в ясном и отчетливом виде, в отношении ее можно многое доказать самым достоверным образом, что было бы невозможно, если бы эта идея была смутной. Это происходит потому, что мы ясно усматриваем эту идею кик целое, хотя ее не можем вместе с тем наглядно представить. Ясное и отчетливое усмотрение геометрических фигур зависит от нашего мышления, а вовсе не от чувственного воззрения.

Таким образом, по Декарту, надо строго отличать умственное усмотрение, или интуицию, от чисто чувственного, наглядного созерцания. Предметом умственных усмотрений, или интуиции, являются аксиомы. Они не доказываются, а осознаются естественным светом ума. Декарт отличает аксиомы предметные и формальные. К первым относятся такие аксиомы, как «сомнение есть акт мышления»; «квадрат имеет четыре стороны»; «в круге имеется одна поверхность». Примерами формальных аксиом, или аксиом познания, являются аксиомы: «не может одна и та же вещь быть и не быть»; «всякая вещь должна иметь свою причину»; «не может быть модуса или атрибута без субстанции»; «душа мыслит постоянно, непрерывно».

Декарт так обобщает свое понимание интуиции: «Под интуицией я разумею не веру в шаткое свидетельство чувства, не обманчивое суждение беспорядочного воображения, но поня-

тие ясного и внимательного ума, понятие настолько простое и отчетливое, что оно не оставляет никакого сомнения в том, что мы мыслим, или прочное понятие ясного и внимательного ума, порождаемое лишь естественным светом разума и благодаря своей простоте более достоверное, чем сама дедукция, хотя дедукция и не может быть плохо построена человеком» («Правила для руководства ума», правило 3).

Наряду с интуицией мы пользуемся также дедукцией. Под дедукцией Декарт разумеет такое действие ума, посредством которого мы понимаем все вещи, необходимо вытекающие из уже познанной вещи. Дедукция необходима потому, что вывод не всегда представляется очевидным и получается лишь через постепенное движение мысли при ясном представлении каждого ее шага. Декарт говорит: «Мы знаем, например, что последнее кольцо длинной цепи соединено с первым, но обозреть разумом все соединяющие звенья мы не можем и должны пробегать их постепенно, сохраняя в памяти, что каждое связано с предыдущим и последующим. Так отличаем мы интуицию от дедукции» (там же).

В дедукции усматриваются движение и определенная последовательность, чего нет в интуиции. Кроме того, дедукция не нуждается в наличной очевидности, а получает свою достоверность от памяти. Поэтому предложения, являющиеся непосредственным следствием какого-либо первого начала, могут познаваться через интуицию или через дедукцию, в зависимости от того, с какой точки зрения на них смотреть. Начало познается лишь с помощью интуиции, а отдельные следствия лишь с помощью дедукции.

Дедукция, по мнению Декарта, была известна еще древним и применялась в троякой форме. Практически ею пользовались геометрия и алгебра. Теоретическое учение о дедукции было раскрыто логикой, истолковавшей дедукцию в виде системы силлогизмов. В философии нельзя применять формы дедукции ни так, как они использовались в математике, ни так, как они разъясняются в логике.

1) Геометрические выводы точны, но мысль исследователя связана с конкретными, частными представлениями, с теми или иными фигурами, от которых мысль не отрешается. Если применить геометрический метод к таким предметам, которые не допускают подобной образности и схематизма, то его пришлось бы существенно изменить.

2) В алгебре нет этого недостатка — схематизма, но мысль здесь связана со знаками и формулами.

3) В логике силлогистические процессы не ведут к открытию новых истин, они приспособлены лишь к словесному

оформлению уже известной истины, и в этом обнаруживается познавательная бесплодность силлогизмов.

В «Рассуждении о методе» читаем: «В логике ее силлогизмы и большая часть других ее наставлений скорее помогают объяснять другим то, что не было известно или... бестолково рассуждать о том, чего не знаешь, вместо того, чтобы изучать это. И хотя логика действительно содержит очень много правильных и хороших предписаний, к ним, однако, примешано столько других, либо вредных, либо ненужных предписаний, что отделить их почти так же трудно, как разгадать Диану или Минерву в неопределенной глыбе мрамора» (р. 12). Главный упрек Декарта в адрес силлогизма заключается в том, что последний не дает нам нового знания. Тринадцатое правило для руководства ума выразительно гласит: «Для научного познания действительности важен не силлогизм со средним термином, а определение неизвестного».

Учитывая одновременно недостатки взятых в отдельности трех методов, применяемых в геометрии, алгебре и логике, Декарт приходит к мысли, что нужно реформировать каждый из них, соединить их достоинства в одном методе. Объединение алгебраического метода с геометрическим ведет к открытию аналитической геометрии, основоположником которой и является Декарт. Но этот метод должен быть выведен из области самой геометрии. Есть и другие науки, в которых фигурируют число, пространство и т. п. Мы можем все это применить и к звуку, движению небесных тел и т. д.

Итак, надо расширить тесную область математического знака, надо отнести к математическим наукам и такие, которые доселе так не назывались. Ведь и астрономия, и оптика, и музыкальная акустика относятся к области математики. По мысли Декарта, математика есть не только наука о величинах, а всеобъемлющая наука, охватывающая все, что подлежит порядку и мере, независимо от того, будут ли это числа, фигуры, звезды, звуки или что-нибудь другое. При таком понимании математический метод может быть применен и в области философии.

В связи с данным рядом мыслей Декарт выдвигает идею всеобщей математики (mathematica universalis), которую впоследствии разовьет Лейбниц, мечтавший о создании универсального языка по типу математических символов. Эту идею естественно сопоставить с тезисом современных логистов (Рассела и др.), согласно которому математически построенная логика в сущности предвосхищает математику в традиционном смысле; поэтому математика есть часть логики. Декарт истолковывает сущность дедукции в новом оригинальном для своего времени свете.

Что тут дело не в силлогизме, школьно понимаемом, лучше всего определяется тем спором, который возник вокруг основного исходного положения Декарта «мыслю, следовательно существую» (cogito, ergo sum). Острее других поставил вопрос сам Декарт, разбирая возражения Мерсенна, одного из критиков Декарта, который в высказывании «мыслю, следовательно существую» пытался усмотреть самую обыкновенную энтимему. В полной форме силлогизм будет таков: «Все мыслящие существа существуют, я — мыслящее существо; следовательно, я — существую». Но прежде всего надо осознать, что никто не может думать, не существуя. Для Декарта достоверность заключения не выводится силлогистическим путем, а явствует непосредственно. В утверждении «мыслю, следовательно существую» бытие не выводится из мышления с помощью силлогизма, а воспринимается как нечто непосредственно известное в процессе самосозерцания духа.

На это недавно вновь обратил внимание Кацов (Kattsoff) в своей статье «Cogito, ergo sum». Кацов рассуждает так: Ergo — это не силлогизм, еще менее — непосредственный вывод. Нет ни большей, ни меньшей посылки; нет ни большего, ни меньшего, ни среднего термина. Значит, нет силлогизма. Можно произвести насилие над данным выражением и деформировать его: «Я — мыслящее существо, все мыслящие существа суть существующие существа, следовательно, я — существующее существо».

Этот неприемлемый силлогизм выходит за пределы того, что мыслил Декарт, независимо от предвосхищения основания в большей посылке. Ответ Декарта на критику Гассенди непосредственно относится к этому вопросу: «Это первичный акт познания, который не извлекается ни из какого силлогистического рассуждения». Согласно современной терминологии, Декарт открыл синтетическую истину a priori, не являющуюся простой субъективной истиной. «Я» и его активность даны для Декарта оба вместе³.

Последняя мысль — подлинно декартовская, но предшествующее уподобление синтетической априорной истине, которое выдвигает Кацов, должно быть отвергнуто. Последующее же истолкование Кацова, когда он схематизирует мысль Декарта, правильно. Однако необходимо внести известное уточнение. Предположим, что р символизирует cogito, q символизирует «есмь». Согласно принятому ныне анализу, cogito, ergo sum превращается в p → q. Это значит, что или ложно р, или истинно q, или я не мыслю, или я существую, т. е. если я мыслю —
³ „Revue de mйtaphysique et de morale“, 1958, № 2 — 3, p. 251.
26

значит существую, и не может быть так, что я мыслю, тем не менее — не существую⁴.

Итак, перед нами интуиция. Суть дедуктивного умозаключения вовсе не в том, что верное о роде распространяется на все виды; подобная операция нового знания не дает. Для Декарта главное в умозаключении — переход от известного к ранее неизвестному. Центр тяжести дедукции заключается в возможности опосредствованного знания.

Мысль Декарта можно иллюстрировать схемой, взятой из логики отношений. Если А непосредственно связано с В, то мы чисто интуитивно постигаем эту связь: ARB. Но возьмем целый ряд: А, В, С, D, E, F, G. Связи между А и G непосредственно усмотреть нельзя, надо пробежать мыслью по всем промежуточным звеньям, фиксируя отношение от звена к звену. Последовательным освоением средних звеньев мы дедуктивно, опосредствованно (не интуитивно) свяжем А и G.

Такова природа дедукции по Декарту. Для его понимания дедукции является несущественным различие между крайними и средним терминами силлогизма, из чего исходили представители формальной логики. Основным признаком дедукции является то, что с помощью ее мы неизвестное делаем известным. В процессе дедукции можно вскрыть три этапа.

1) Во всяком вопросе должно содержаться некоторое неизвестное.

2) Это неизвестное должно быть чем-то отмечено, что направило бы к исследованию данной вещи, а не какой-нибудь другой.

3) Вопрос должен быть отмечен чем-либо известным. Всякое определение неизвестного заключается в том, что неизвестное определяется через ранее познанное и известное.

Роль метода и сводится к указанию того, как следует строить дедукцию. Декарт писал: «Под методом я разумею точные и простые правила, строгое соблюдение которых всегда препятствует принятию ложного за истинное, и без лишней траты умственных сил, но постепенно и непрерывно увеличивая знание, способствует тому, что ум достигает, наконец, истинного познания всего, что ему доступно. Метод правильно показывает, как нужно пользоваться разумом, чтобы не впасть в заблуждение, противное истине. Метод выясняет, как должны быть построены дедукции для достижения позна-
⁴ „Revue de metaphysique et de morale“, 1958, № 2 — 3, p. 256.
27

ния всего, что доступно человеческому исследованию» («Правила для руководства ума», правило 4).

Второе правило. «Дробить каждую из трудностей (проблем), какие буду разбирать, на столько частей (parcelles), на сколько это возможно» (р. 12).

В «Правилах» соответствующее положение формулируется следующим образом: «Когда мы вполне понимаем вопрос, следует отвлечься от всякого излишнего рассмотрения, свести вопрос к простейшим элементам и подразделить его на возможное число частей с помощью их перечисления» (правило 13). Это правило является предпосылкой для понимания процессов анализа и синтеза. В понятие анализа Декарт вкладывает специфический смысл, по существу расходящийся с пониманием анализа в пределах традиционной логики. Традиционная логика интерпретирует операции анализа в соответствии с делением понятий по объему. Во всяком случае это есть исходное толкование для традиционной логики. Так, анализом будет деление всех треугольников на остроугольные, тупоугольные и прямоугольные. Наоборот, если начать с отдельных видов треугольников и достигнуть общего понятия треугольника, то это будет путем синтетическим.

Для Декарта понимание анализа и синтеза идет вразрез с объемным истолкованием. Его путь — оперирование содержанием понятий. Если исходить из общего понятия треугольника и затем переходить к прямоугольнику, то это означает присоединение к первому Исходному признаку второго, т. е. синтез двух признаков. Таким образом, если мысленно идти от понятия фигуры к понятию треугольника, а затем к понятию равнобедренного треугольника, то это путь синтетический,. или дедуктивный. Таков путь систематического изложения предмета, а не отыскания, не открытия его. Ход мысли, соответствующий пути открытия новых истин, будет путем аналитического приобретения знания. Здесь мы оперируем индуктивно. В геометрии дается равнобедренный треугольник, у него можно раскрыть признак фигурности, треугольности, равнобедренности — это путь анализа, или индуктивный путь. Декарт пытается четко разграничить эти два различные пути соответственно задачам изложения.

Декарт следовал этим указаниям, когда излагал свою философскую систему. Задаче последовательного ее раскрытия соответствует аналитический метод, с помощью которого Декарт построил свои «Метафизические размышления». Овладев системой в целом, можно изложить ее синтетически — синтез: действительно ясно доказывает содержимое в выводе и пользуется длинным рядом определений, требований, аксиом, теорем и проблем. Таков был замысел Декарта, когда он писал

свои «Начала философии». Построение этого произведения — дедуктивное.

Третье правило. «Всякие мысли по порядку начинать с предметов простейших и легчайших и восходить мало-помалу, как по ступеням (par degrйs), до дознания более сложных предметов, допуская, что есть порядок даже между такими, которые естественно не предшествуют одни другим» (р. 13).

В «Правилах для руководства ума» этому приему соответствуют правила 5 и 6. «Метод состоит в порядке расположения вещей, к которым необходимо направить ум для открытия истины. Мы следуем ему, если приводим постепенно неясные и спутанные положения к простейшим и если, исходя из ясного представления простейших вещей, стараемся теми же ступенями подняться к познанию прочих». «Чтобы различать простейшие вещи от сложных и делать это в порядке, надлежит в каждой серии предметов или истин, которые мы прямо вывели из других истин, усматривать, какая вещь есть простейшая и насколько другие более или менее от нее удалены».

Четвертое правило. «Делать перечни и обзоры столь полные и общие, чтобы быть уверенным, что ничего не упущено» (р. 13).

Соответствующее положение в «Правилах»: «Для пополнения знания надлежит непрерывным движением мысли пройти все предметы, относящиеся к нашей цели, порознь рассмотреть их и подвергнуть их полному перечислению (энумерации)» (привило 7). Под таким переименованием Декарт подразумевает индукцию, которую он понимал иначе, чем Бэкон. Индукция, опирающаяся на опыт, дает в каждой области полный перечень входящих в нее вещей. В пояснении седьмого правила Декарт говорит: «Перечисление (энумерация), или индукция, есть изыскание всего, что относится к данному вопросу. Изыскание это должно быть настолько тщательно и точно, чтобы можно было с достоверностью заключить, что мы не допустили ошибки и ничего не пропустили. Таким образом, если бы, несмотря на такое перечисление, искомая вещь от нас ускользнула, мы приобрели бы по крайней мере то убеждение, что нельзя прийти к ее отысканию ни одним из известных нам путей» (там же).

Далее Декарт замечает, что индукция с большей достоверностью, чем какой-либо другой способ доказательства, ведет к открытию истины. Исключение составляет лишь интуиция. Если нельзя какое-нибудь знание привести к очевидности воззрения, подразумеваемого под словом «индукция», то «надлежит отбросить узость силлогизма и довериться только интуи-
29

ции, как единственно остающемуся средству» (там же). Совершенно очевидно, что здесь Декарт, в противоположность Бэкону, имеет в виду математическую индукцию. Декарт первый раскрыл функцию, которая легла в основу правила, формулируемого в современной математической логике как разбор случаев индукции. Такая индукция определяет логическую операцию введения и исключения логических символов, например, введение импликации или исключение дизъюнкции. Формула правила исключения дизъюнкции такова:

Г,А  В, [А], [В]

∙ ∙

С С

——————

|— C
Правило опирается на декартовское понимание индукции (доказательство по случаям).

Согласно Декарту, не всегда нужна полная энумерация.. Допустима и раздельная энумерация. Если, например, надо доказать, что площадь круга больше площади любой вписанной фигуры, то нет необходимости доказывать это на всех фигурах, а достаточно доказать лишь на некоторых.

Итак, пути отыскания истины сводятся к интуиции, дедукции и индукции. Декарт касается еще двух приемов — сравнения и аналогии. Об аналогии мы находим лишь беглое упоминание в набросках, озаглавленных Лейбницем «Личные размышления Декарта»: «Человек познает естественные предметы с помощью аналогии (через уподобление их) с чувственными предметами. Лучший и глубочайший философ — тот, кто наиболее находчиво умеет уподоблять искомые вещи чувственно познанным» ⁵.

О сравнении довольно подробно говорится в «Правилах для руководства ума» (правило 14). Это — операция ума, с помощью которой мы утверждаем, что искомый предмет, в том или другом отношении, подобен, тождествен или равен данной вещи. В каждом рассуждении мы познаем истину только путем сравнения. Так, например, в рассуждении «всякое А есть В; всякое В есть С; следовательно, всякое А есть С» мы сравниваем искомую вещь с данною, т. е. А и С в том отношении, в каком А и С суть В. Так как форма силлогизма ни в чем не помогает усмотрению истины, то нужно отбросить ее, убедившись, что всякое знание, не приобретаемое через про-

⁵ Это упоминание наряду с другими набросками Лейбница приведено, в латинском подлиннике в книге: Р. Декарт. Рассуждение о методе, пер. Любимова. СПб., 1885, стр. 51.
30

стую интуицию отдельного предмета, выводится благодаря сравнению двух или нескольких предметов между собой. Почти вся работа человеческого ума заключается в подготовке этой операции. Когда она ясна и проста, то нет необходимости в помощи какого-либо искусственного приема для усмотрения истины, ею открываемой. Истина эта непосредственно раскрывается с помощью естественного света разума. Сравнение просто и ясно, когда искомая и данная вещь одинаково присущи той же природе. И главная часть умственной работы человека заключается в том, чтобы привести пропорции к отчетливо усматриваемому равенству между искомым и известным.

Сравнение нельзя ставить рядом с дедукцией и индукцией. Сравнение — универсальный прием, или операция; применение и дедукции и индукции в конце концов основывается на сравнении. Характеризуя акт сравнения, Декарт высказывает фундаментальную мысль о том, что всякая дедукция опирается на отождествление в том или ином отношении сравниваемых в умозаключении объектов: «Главная роль человеческого искусства заключается не в чем ином, как в сведении всех этих соотношений к тому, чтобы равенство между искомым и тем, что известно (курсив мой. — П. П.), сделалось совершенно-очевидным» (правило 14).

Если истина, с точки зрения Декарта, непосредственно открыта разуму, то почему мы так часто заблуждаемся? Откуда проистекают ошибки, чем они объясняются, если разуму принципиально не свойственны эти ошибки? При решении данного вопроса надо учитывать, что Декарт, будучи рационалистом, вместе с тем был и волюнтаристом. Для него утверждение и отрицание — это акты воли. Все заблуждения, в которые впадают люди, никогда не проистекают из плохо построенного вывода, но всегда имеют причиной то, что люди исходят из плохо понятых фактов или из поспешных или необоснованных суждений. Заблуждения рождаются только из того, что «воля, будучи более обширной, чем ум (entendement), не удерживается мной в границах, но распространяется также на вещи, которые я постигаю» (р. 101). Воля, относясь сама по себе к вещам безразлично, легко впадает в заблуждение и выбирает ложь вместо истины и зло вместо добра.

Чтобы не впасть в заблуждение, надо неизменно иметь в виду источник истины — человеческий ум. Декарт низко расценивает чувственное знание. Чувственные качества вещей не принадлежат самим вещам, как они существуют в себе, они зависят от воспринимающей способности человека, от случайных условий. В плоскости чувственного познания свойства, например, воска постоянно меняются: то это нечто твердое, то
31

жидкое, то желтое, то белое — здесь нет ничего устойчивого, что определяло бы собственную Природу воска, между тем то, что воск есть нечто протяженное, а потому материальное, познается умом, и тут не может быть ошибки. В этом отношении величина, фигура и прочее познаются совсем иначе, чем цвет, боль и т. п.

Декарт интересен нам прежде всего как гносеолог и как автор, выдвинувший ряд новых общих положений в области исследования мышления, таких, как новый критерий истинности, деление всех идей на ясные и отчетливые. Декарт не оставил системы логики в виде раскрытия логических положений по всем ее разделам. Это сделали его ученики и последователи. Философия Декарта нашла свое распространение в клерикальных кругах, среди богословов либерального направления, янсенистов — приверженцев религиозного течения, вдохновителем которого был еписком Янсений. Янсенистский кружок сделал центром своей деятельности закрытый женский монастырь Пор-Рояль. В него входили Блэз Паскаль, Арно, Николь и др. Арно и Николь явились творцами получившего широкое распространение пособия — «Логика, или искусство мыслить» (La logique ou l'art de penser). Написана была эта «Логика», по-видимому, еще при жизни Декарта и стала распространяться с 1644 г. в рукописных списках. Вышла книга анонимно, но в настоящее время с достоверностью установлено, что авторами ее были Арно и Николь. В печатном виде она впервые была выпущена в 1662 г.

Это пособие, будучи школьным руководством, вобрало в себя все, что было достоянием средневековой логики, хотя громоздкое учение о силлогизме вошло в него в облегченном виде, без сложного, чисто схоластического аппарата, который был так характерен для всех предшествующих учебников эпохи феодализма. Нет особых оснований останавливаться на этих стандартных сведениях, включенных в учебник. Самый учебник содержит короткое предисловие, два вводных рассуждения и четыре основных части. В первом вводном рассуждении указывается на то, что в книге использованы мысли «одного знаменитого философа этого века» (имеется в виду Декарт), также неизданный трактат покойного Паскаля «О геометрическом языке» и популярные учебники логики. Значительно позднее было написано второе вводное рассуждение, возможно специально для печатного издания книги, которое дает ответы и объяснения по поводу критических замечаний, сделанных: в период распространения пособия в рукописных списках.

Главный интерес его для истории логики составляют новые веяния и новый подход к делу, заключенные в этой книге.
32

Из новых понятий, введенных в логику, обращает на себя внимание термин ком претензия (comprehension). Хотя закон обратного отношения объема и содержания восходит еще ко времени Порфирия, самый термин «содержание понятия» в смысле совокупности признаков оставался незафиксированным в точной формулировке. Впервые это понятие было раскрыто в пор-рояльской логике в следующих словах: «Содержанием (компрегензией) идеи я называю атрибуты, которые в ней заключены и которых нельзя отнять у этой идеи, ее не разрушив. Так содержание идеи треугольника включает протяженность, фигуру, три стороны, три угла и равенство трех углов двум прямым»⁶

Другой особенностью пор-рояльской логики является истолкование суждений. Ученые Пор-Рояля написали не только «Логику», но и «Грамматику». Обращает на себя внимание самое заглавие руководства, выделяющее отдел суждений: «Логика, или искусство мыслить, содержащая, помимо общих правил, много новых наблюдений об образовании суждений».

Отдел суждений написан на основе тезиса о связи суждения и предложения, единства языка и мышления.

Авторы новой логики принимают и развивают классификацию суждений, беря за основу деление суждений на простые и сложные; это деление устанавливается средствами синтаксическими. Логика Пор-Рояля углубляет и дифференцирует группу сложных суждений. Они отличают прежде всего составные суждения от сложных в собственном смысле. В составных суждениях подлежащее или сказуемое носит составной характер. Например, составное суждение первого типа: «Всякий человек, который ничего не боится, это — царь». Второй тип суждения с составным сказуемым: «Благочестие — это благо, которое делает человека счастливым в самых больших бедствиях». Сложные суждения могут быть ясно выраженными, когда совершенно очевидно наличие нескольких субъектов или нескольких предикатов, или же это с крытые сложные суждения (exponibilia — требующие выяснения).

Логика Пор-Рояля выделяет шесть видов сложных суждений. Примеры в ней в основном заимствованы из церковной и религиозной практики того времени.

1) Суждения копулятивные. «Вера и хорошая жизнь — необходимы для спасения» (копулятивный характер носит субъект суждения).

2) Суждения разделительные. «Всякая линия — прямая или кривая» (строгая разделительность).

⁶ Arnauld et Nicole. La logique ou l'art de penser. P., 1662. pp. 61 — 62.
33

3) Условные. «Если человек — обезьяна, она разумна».

4) Причинные, «Он был наказан, ибо он учинил преступление».

Авторы отделяют причинные суждения от условных, что очень важно с точки зрения современной логики. Мы отличаем строгую импликацию от материальной, условное суждение от импликации, но должны также отличать причинное суждение от условного.

5) Относительные суждения. «Где скрыто сокровище, там мое сердце».

6) Ограничительные суждения. «Не всякий, кто мне говорит «господи, господи», войдет в царство небесное, но кто, творит волю моего отца».

Мы умеем в логике оперировать союзом «и». При помощи этого союза формируются сложные конъюнктивные суждения; но при наличии противоположности союзы «но», «а» имеют также конъюнктивный характер. Сюда относятся следующие союзы из латинского и французского языков: sed, tamen, non (например: non omnis), mais, neanmoins (русское «тем не менее»).

Далее логика Пор-Рояля перечисляет следующие виды скрытых сложных суждений.

1) Исключающие, или выделяющие (эксклюзивные), суждения. «Он обладает только достойной уважения добродетелью» (союз ne que).

2) Эксцептивные суждения. «Все люди несчастны, кроме тех, кто предан богу».

3) Сравнительные (компаративные) суждения. «Нечестие — наибольшее из всех безрассудств».

4) Начинательные суждения. «Кто обращается к богу, начинает чувствовать тяжесть греха».

5) Дезитивные (решающие) суждения. «Кто оправдан, уже не находится под властью греха».

6) Удваивающие суждения. «Человек, будучи лишь животным, напоминает зверей».

Разумеется, приведенный свод видов суждения — далеко не полный; в нем много случайного, еще не обобщенного. Смешано деление суждений, взятых по форме, с суждениями, которые отличаются друг от друга по содержанию (суждения начинательные и дезитивные или сравнительные. Последнее название неудачно, ибо при применении его имелось в виду только слово «наибольшее»). При всем том перечисленные виды суждений широко выходят за пределы общепринятой классификации суждений, учитывающей в весьма урезанном виде их разнообразие.

Необходимо также выделить четвертую часть книги, кото-

рая посвящена вопросам метода и более, чем какая-нибудь другая, отражает картезианские идеи. Методом авторы называют такой способ расположения мыслей, который позволяет открыть еще неизвестную нам мысль или доказать другим уже известную нам истину. Аналитический метод, вслед за Декартом, авторы называют методом изобретения, синтетический — методом науки. Анализ отличается от синтеза тем, что он пользуется общими положениями для исследования частных вещей и позволяет нам восходить к более общим положениям, при синтезе же мы от более общего переходим к менее общему. Новый принцип Декарта здесь раскрыт с необходимой четкостью.

Глава III. Логические учения Т. Гоббса и Д. Локка

Философия Томаса Гоббса тесно связана с учением Ф. Бэкона. Маркс, отмечая единство их взглядов, как материалистов, вместе с тем указывал на существенное различие их философских теорий. По отзыву Маркса, в материализме Гоббса, в отличие от бэконовского материализма, «чувственность теряет свои яркие краски и превращается в чувственность геометра»¹. Маркс называет Гоббса «систематиком бэконовского материализма»².

Т. Гоббс (1588 — 1679) жил в эпоху социальных переворотов в Англии. Он был свидетелем постепенной победы капиталистического строя над феодальным. При нем был казнен Карл I, при нем же вернувшиеся к власти Стюарты учинили расправу над участниками революции.

В начале своей научной деятельности Гоббс был роялистом, создателем теории государственного деспотизма. Люди, чтобы выйти из своего первобытного состояния, должны отказаться от своей воли и стать полными рабами государственной власти. Государю принадлежат и личность и имущество его подданных. Гоббс выступил в защиту власти короля против решающих прав парламента. После победы парламентской партии Гоббс ищет убежища в эмиграции. Однако решающее влияние на него оказывает победа буржуазии над феодальной аристократией. Сочинение Гоббса «Левиафан» (1651) проникнуто убеждением в необходимости примириться с буржуазной революцией. После реставрации духовенство и дворянство начали травить философа, обвиняя его в свободомыслии, атеизме и сочувствии революции и Кромвелю. После смерти Гоб-

¹ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 143.

² Там же.
36

бса «Левиафан» был публично сожжен Оксфордским университетом.

Гоббс был широко образованным человеком. Он поддерживал связь с такими видными учеными своего времени, как Гассенди, Декарт, Мерсенн, Галилей.

Главное философское произведение Гоббса «Основы философии» содержит три части. Первая часть «О теле» была издана в 1655 г., через три года вышла вторая часть «О человеке»; третья часть «О гражданине» была написана ранее.

Предметом нашего особого внимания будет первый раздел «О теле», озаглавленный «Логика». В этом разделе всего шесть глав. Они содержат интересные философские взгляды, представляющие собой сочетание материализма с номинализмом.

Гоббс испытывал несомненное влияние рационализма. Он принимал участие в обсуждении книги Декарта «Метафизические размышления». Но рационализм у него оказался тесно связанным с номинализмом. Философия у Гоббса совпадает с рациональным мышлением. Рационализм Гоббса сводится к истолкованию мышления как совокупности своеобразных математических операций. По мнению Гоббса, математические операции производятся не только над числами. Можно складывать и вычитать линии, фигуры, углы, — этим должна заниматься геометрия. «Сложение» и «вычитание» договоров, законов и фактов составляют политику. Исчислением слов, имен и силлогизмов занимается логика.

Утверждение Гоббса о том, что операция прибавления или вычитания означает процесс мышления, напоминает взгляды некоторых крайних представителей современной логистики. Гоббс усматривает смысл греческого выражения «логидзестай» (рассуждать) в том, что имеется в виду под понятием «вычислять».

По словам Гоббса, мы складываем и вычитаем величины, тела, движения, времена, качества, поступки, понятия, отношения. Эти операции имеют универсальное применение — ум путем соединения образует свои представления. Исчисления, по мнению Гоббса, производятся не только в плане опосредствованного знания, но и в плане зрительного восприятия. Такое чувственное исчисление происходит без помощи слов. В этом случае исчисление зависит от увеличения или уменьшения расстояния. Например, издали мы в состоянии усмотреть только то, что перед нами тело; если же мы к нему приближаемся и с помощью зрения устанавливаем, что оно движется, то для нас это уже одушевленное тело; наконец, подойдя еще ближе, мы видим, что это — человек. Наоборот, при удалении человек может для нас обратиться в неопределенное тело и даже в

точку. Эти примеры, приводимые Гоббсом, достаточно ясно иллюстрируют сущность операции исчисления, которую ум производит без слов.

Исходной главой в отделе «Логика» у Гоббса является глава «Об именах». Имена представляют собой весьма важный и единственный материал, из которого составляются предложения и силлогизмы. Вместе с тем имя и есть для Гоббса понятие.

Гоббс отличает простые и сложные имена. Последние не сводятся к количеству заключенных в них слов, а определяются количеством представлений. Простое имя не есть обязательно индивидуальное имя. Чаще всего, наоборот, простое имя по объему — наиболее широкое имя. Гоббс пишет: «Простым я называю такое имя, которое внутри определенного рода является наиболее общим и которое имеет наибольший объем; сложным я называю такое имя, которое благодаря сочетанию с другим именем ограничено в своей всеобщности и этим указывает на наличие нескольких представлений в уме говорящего, в связи с чем говорящий и прибавил второе слово»³. Слово «тело» — это простое имя; «одушевленное тело» — сложное имя.

Именам, по мнению Гоббса, в природе ничего не соответствует. Простые имена — это универсальные имена, а в природе мы имеем лишь единичные материальные тела. Поэтому между именем универсального характера и явлениями материального мира не может быть никакого соответствия. В связи с таким пониманием Гоббс резко критикует средневековых реалистов. Он иронизирует над ними, когда они серьезно уверяют, будто сверх Петра, Ивана и сверх других людей, действительно существующих, существовавших и могущих существовать в будущем, есть и нечто другое, что мы называем «человек» или «человек вообще». Для Гоббса, стоявшего на позициях номинализма, подобные взгляды — полная бессмыслица.

Итак, кроме имен, мы ничего не имеем в познании. Имя сочетает в себе особенности того, что Гоббс называет метками и знаками. Метка и знак, взятые порознь, это еще не имя. Но если своеобразие метки присвоить знаку, то это уже будет особый знак — имя.

Метки (notae) — это знаки, которые понятны только тем, кто их сделал и кто посвящен в смысл метки. Если я увижу, метку, сделанную другим лицом, то для меня может оказаться
³ Т. Hobbes. The moral and political works. L., 1750, „De corpore”, ch. II, § 14. Последующие ссылки на это произведение приводятся в тексте и содержат указание на главу и параграф.
38

непонятным, что именно имеется в виду. Имена же — это такие знаки, которые понятны многим.

Знаки (signa) со своей стороны есть нечто общепонятное. Тучи для всех являются знаками дождя. Есть и произвольные знаки, которые также общепонятны. Ветка винограда, повешенная на двери, означает, что в соответствующем помещении происходит виноторговля. По камню мы судим о границе поля. Разница между метками и знаками, по Гоббсу, состоит в том, что первые имеют значение для нас самих, последние — для других.

Имена являются простыми метками до тех пор, пока они не применяются в качестве знаков. Когда же они начинают применяться в качестве знаков, то это уже имена, устанавливаемые по договоренности (здесь самая слабая сторона теории Гоббса). Итак, слова — это метки, применяемые в качестве знаков, понятных для всех. Между именами и вещами нет сходства, имена возникают по произволу. Полное определение имени у Гоббса таково: «Имя есть слово, произвольно избранное в качестве метки с целью возбуждения в нашем уме мыслей, сходных с прежними мыслями; такое слово, если оно вставлено в предложение и высказано другим, служит одновременно признаком того, какие мысли были в уме говорящего и каких не было» (II, 4).

Имена могут быть положительные («человек», «философ») и отрицательные («не-человек», «не-философ»). Некоторые имена общи многим вещам. Это и есть то, что обычно называют понятием, например «дерево». Другие имена единичны, например «автор „Илиады“», «Гомер», «этот». Кроме того, Гоббс различает конкретные и абстрактные имена. Гоббс пытается истолковать это различие по-своему. Конкретным называется имя всякой вещи, которую мы предполагаем сущей. Это — субъект (гюпокейменон). Абстрактное имя указывает на то, что в субъекте содержится причина какого-нибудь конкретного имени: «быть телом», «быть способным к движению». В конечном счете обнаруживается совпадение с общепринятым толкованием абстракции: «телесность», «подвижность» и «движение» — это абстрактные имена.

Как мы уже видели, слово «универсальный» не обозначает существующей в природе вещи; не обозначает это слово также никакого всплывающего в уме представления или образа, это лишь — имя имени. Гоббс различает имена первичного порядка, или имена вещей («человек», камень»), и имена вторичного порядка, или имена имен и предложений («род», «вид», «умозаключение»).

Глава «Об именах» кончается у Гоббса замечаниями о предикабилиях (категориях). Он выделяет четыре категорий:
39

1) тело (вместо субстанции), 2) количество, 3) качество и 4) отношение. С позиции формальной логики признание этих категорий высшими родами, конечной ступенью, которой завершается лестница обобщений, представляется вполне правильным.

Третья глава посвящена вопросу о предложениях (имеются в виду суждения). Согласно Гоббсу, сочетание и соединение имен образуют виды речи. Необычно у Гоббса определение предложения: «Предложение есть словесное выражение, состоящее из двух имен, связанных между собой связкой, посредством чего говорящий хочет выразить, что он и второе имя понимает как имя той же самой вещи, которая обозначается и первым именем, или (что то же самое) — что первое имя содержится во втором» (III, 2).

«Человек есть живое существо» — это предложение, ибо при этом говорящий считает как слово «человек», так и слова «живое существо» именами одной и той же вещи.

В каждом предложении следует обращать внимание на оба имени, образующие субъект и предикат, и на их соединение при помощи связки. Первое имя обыкновенно называется субъектом, предшествующим или объемлемым именем (термин Гоббса), последнее имя называется предикатом, последующим или объемлющим именем (тоже специфический термин). Звеном связи служит слово «есть» или какой-нибудь падеж («человек гуляет», «человек есть живое существо»). Различие «объемлемого» имени (субъекта) и «объемлющего» (предиката) показывает, что Гоббс придерживался объемного понимания при истолковании предложений (суждений).

Вопрос об определении Гоббс также решает с позиций номинализма. Определение, согласно Гоббсу, есть предложение, предикат которого расчленяет предмет, когда это возможно, и разъясняет его, когда расчленение невозможно. В соответствии со своей номиналистической точкой зрения Гоббс дает следующие правила определения: определение не может состоять из одного слова, имя не должно повторяться в определении.

По истолкованию Гоббса слова «истинно», «истина», «истинное предложение» означают одно и то же. Лишь высказывания, а не сами вещи, могут быть истинными. Истину и ложь мы можем найти только у существ, обладающих способностью говорить. Пусть существа, неспособные к речи, получают одно и то же впечатление при виде отражения человека в зеркале и при виде самого человека, все же зеркальное отражение они воспринимают не как истинное или ложное, а только как сходное, и в этом они не ошибаются.

Своеобразие понимания Гоббсом силлогизма заключается

в том же, что обнаруживается в его истолковании предложения. Но есть и отличие: если субъект и предикат суждения Гоббс толкует объемно, то о силлогизме он учит с позиции логики содержания, хотя и истолковывает последнюю в номиналистическом духе.

Силлогизмом Гоббс называет рассуждение, состоящее из трех предложений, в котором последнее предложение вытекает из двух первых. Лишь в первой фигуре усматривает Гоббс естественный ход мысли, поэтому он называет ее прямым силлогизмом. Остальные (непрямые) фигуры образуются посредством частичного или полного «перевертывания» первой фигуры. При этом на первом месте у Гоббса обычно стоит меньшая посылка, что соответствует, по его мнению, естественному ходу мысли. Поясним это на самом элементарном примере: «Человек есть живое существо, живое существо есть тело; следовательно, человек есть тело». Меньшим членом является понятие «человек», средним членом — «живое существо», а большим — «тело».

Внутренние душевные процессы, соответствующие прямому силлогизму, совершаются, по Гоббсу, следующим образом: прежде всего возникает в душе образ вещи с тем качеством, в силу которого эта вещь обозначается в меньшей посылке именем субъекта («человек»); вслед за этим воображению рисуется та же самая вещь с тем же качеством, в силу чего эта вещь в том же предложении получает имя предиката («живое существо»); наконец, мышление возвращается к тому же предмету и замечает в нем качество, в силу которого эта вещь заслуживает имя предиката большей посылки («тело»). После этого мы вспоминаем, что все это — качества одной и той же вещи. Таков механизм правильного силлогизма¹, который сводится, по Гоббсу, к связыванию первого и третьего имен.

Согласно классификации Гоббса, можно говорить лишь о трех фигурах силлогизма. Основанием деления является место, занимаемое в силлогизме средним членом. В первой фигуре средний член занимает среднее место (SMP), во второй фигуре он занимает последнее место (SPM), а в третьей — первое (MSP).

Если же мы сгруппируем фигуры просто по различному положению их членов, то мы будем иметь четыре фигуры, ибо первая фигура при таких условиях получает возможность облечься в две различных формы — прямую и перевернутую (MP — SM — SP, а также PM — MS — PS). Отсюда ясно, что спор логиков о четвертой фигуре сводится к спору о словах, так как порядок, в котором следуют друг за другом предложения, определяют собою четыре типа силлогизма, которые можно назвать фигурами или каким-нибудь другим именем.

По мнению Гоббса, категорические и гипотетические суждения, а также силлогизмы равнозначны, их различие не является принципиальным. Рассуждение в форме категорического силлогизма таково: «Всякий человек есть живое существо; всякое живое существо есть тело; следовательно, всякий человек есть тело». Гипотетический силлогизм меняет лишь форму. Ход мысли остается прежним: «Если что-либо (нечто) есть человек, то оно должно быть живым существом; если что-либо есть живое существо, оно должно быть телом, следовательно, если что-либо человек, то оно должно быть телом».

Ошибки силлогистического умозаключения, по Гоббсу, коренятся в ложности посылок или выведения заключения, В первом случае мы называем силлогизм ошибочным в отношении материи, во втором — в отношении его формы (V, 2).

Доказательство, по Гоббсу, не есть особая форма мысли по сравнению с силлогизмом. Разница в том, что доказательство есть цепь выводов, силлогизм — его отдельные звенья. Соответствующее определение Гоббса таково: доказательство есть силлогизм или ряд силлогизмов, построенных на определении имен и доведенных до последнего заключения.

Такова система логики Гоббса. При всей краткости изложения, которое мы находим у Гоббса, есть основание говорить о системе, ибо номиналистический «знаковый» подход к толкованию процессов мысли последовательно проведен Гоббсом по всем отделам логики. Обсуждение приемлемости знаковой интерпретации процессов мысли мы отложим до знакомства с логическим учением Лейбница, которое также в одном своем русле являлось знаковой теорией, но уже на идеалистической основе. Логицист наших дней И. Бохеньский в общем весьма низко расценивает Гоббса как логика. Но и он, приведя цитированное выше определение умозаключения у Гоббса, заявляет: «Этот текст значителен не только исторически, так как он оказал известное влияние на Лейбница, но и характерен для тех математических установок, которые до Джэвонса в широком масштабе определяли новую форму логики⁴.

Дальнейшим развитием линии Бэкона — Гоббса является материалистический сенсуализм Локка. Джон Локк (1632 — 1704) как по своим общественно-политическим, так и философским взглядам живо отражал тот перелом в жизни Англии XVII в., который характеризует эпоху наступления и окончательной победы английской буржуазии в ее борьбе с силами феодально-аристократического режима.

По характеристике Маркса, Локк являлся «представите-
⁴ I. Boheсski. Formale Logik. Freiburg — Mьnchen, S. 322.
42

лем новой буржуазии во всех ее формах... и даже доказывал в специальном сочинении, что буржуазный рассудок есть нормальный человеческий рассудок...»⁵.

Позиция, занятая Локком, с одной стороны, была подготовлена его происхождением и средой, в которой он получил воспитание; с другой стороны, она тесно связана с его карьерой. Воспитанник Оксфордского университета, Локк был хорошо знаком с лидером оппозиции лордом Эшли. Локк становится его секретарем с момента назначения Эшли лордом-канцлером Англии и разделяет его судьбу (бегство в Голландию в связи с преследованием со стороны реакции, возвращение в Англию после событий 1688 г. и т. п.).

В 1690 г. выходит основной философский труд Локка «Опыт о человеческом уме». Долгое время это произведение оценивали как своеобразный компромисс между эмпиризмом и рационализмом. Основная тенденция, выдвигавшаяся буржуазными историками (видным представителем этого направления был русский историк философии проф. Серебренников), заключалась в том, что центром изложения собственных идей Локка следует считать четвертую книгу «Опыта», где в духе картезианской философии доказывалось существование врожденных идей. Что же касается первой книги, написанной в боевых тонах эмпиризма и материализма, то это якобы позднейший привесок к труду, которому не следует придавать решающего значения. Недавно опубликованные в Англии новые материалы из архива Локка полностью опровергают данную гипотезу. Черновики, извлеченные Аароном, показывают, что в основе всего труда лежит критика врожденного знания. Поэтому следует при интерпретации философии Локка в целом исходить из его эмпирических установок, разумеется с учетом позднейших наслоений, отдающих дань картезианским идеям. Это дает возможность правильно оценить его труд, создавший эпоху в развитии философских идей как в Англии, так и далеко за ее пределами.

В «Святом семействе» содержится следующая характеристика Локка: «Гоббс систематизировал Бэкона, но не дал более детального обоснования его основному принципу — происхождению знаний и идей из мира чувств. Локк обосновывает принцип Бэкона и Гоббса в своем сочинении о происхождении человеческого разума»⁶.

Основные установки Локка как философа мы находим в

⁵ К. Маркс. К критике политической экономии. Госполитиздат, 1952, стр. 68.

⁶ К. Маркс н Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 143 — 144.
43

первых двух книгах его «Опыта»: «Критика врожденных идей» и «Происхождение знаний из опыта».

Согласно концепции Локка, ум представляет собой «белую бумагу без всяких черт и идей». По Локку, «нет ничего в уме, чего бы ранее не было в чувстве». Весь материал рассуждений и знания исчерпывается из опыта.

Опыт у человека — двоякий: ощущение и рефлексия. Из; этих двух источников мы черпаем простые идеи. Соответствующее им знание пассивно. Рефлексия доставляет знание таких деятельностей, как мышление, рассуждение, сомнение, вера.

Восприятия в большинстве случаев не дают точной картины реальных вещей, они также мало сходны с предметами, их вызвавшими в нашей душе, как названия и слова не похожи на идеи, которые они обозначают.

Исключения составляют первичные качества, которые действительно принадлежат вещам и верно воспроизводятся нашими восприятиями. Сюда относятся непроницаемость, величина, фигура, движение, вообще геометрические и физические свойства тел. Цвета, звуки, запахи — это только чисто субъективные восприятия.

Большое место Локк уделяет анализу различных деятельностей души. Сюда относятся такие умственные операции, как различение, сравнение, соединение, обособление. При рассмотрении этих операций Локк выходит за пределы гносеологии и начинает заниматься общими логическими вопросами. Главными здесь являются вопрос о сравнении как основном акте опосредствованного познания и, особенно, вопрос об абстракции. Абстракция, в понимании Локка, предопределила развитие логических идей на многие десятилетия и даже века. За пределы локковой абстракции до сих пор не вышли многие логики наиболее модных течений современности — неопозитивизма, семантики и др.

Сравнению, как правильно учит Локк, соответствуют отношения. Благодаря операции обособления мы получаем общие идеи, овладеваем абстракциями. Соединения составляют сложные идеи. Здесь ум активен по сравнению с пассивным состоянием психики, когда воспринимаются простые идеи. Сложные идеи Локк называет модусами; сюда относятся пространство, длительность, число, бесконечность и др. Что же касается сложных идей о субстанциях, то в них ничего не входит, кроме предположения о неизвестной основе для качеств; никакого положительного знания понятие субстанции не дает.

Экскурс о субстанциях в книге Локка очень показателен. Здесь сказался агностицизм Локка, но вместе с тем (это положительная сторона дела) сказалось и его отрицательное отношение к догматизму, неприемлемость для него основных ра-
44

ционалистических выкладок Декарта в учении о врожденных идеях.

Иногда все учение Локка о деятельности души объявляется данью идеализму. К. подобному толкованию склоняются наши учебники по истории философии. Обращается внимание на то, что Локк признает два источника знания — ощущение и рефлексию. Первый соответствует правильному пониманию опыта, второй — идеалистически истолковываемому самонаблюдению, интроспекции. Такое понимание системы Локка, как совмещения материалистических и субъективно-идеалистических идей, представляется грубым и весьма примитивным. Считать, что признание рефлексии означает дань идеализму, значит закрыть себе доступ к пониманию абстрактного мышления (значение которого так подчеркивает Ленин), так как формирование последнего зависит от того, насколько мы владеем рефлексией. В действительности уклон к идеализму у Локка стоит в связи с его концептуалистическим учением об истине как простом восприятии связей, соответствия или несоответствия идей между собой, без учета того, что самые идеи являются отображением действительности.

В истории логики можно встретиться с различными способами объяснения наличия в человеческом уме общего знания, общих идей. Одним из таких способов является концептуалистическая теория Локка. Согласно этой теории, общее, хотя и имеет значимость для человеческого ума, ничего не отражает в самой действительности, является всего лишь простой комбинацией материала знания, который доставляется нам органами чувств, продуктом своеобразных выжимок и сокращений чувственного знания. Всякий концептуализм неизбежно приводит к номинализму, т. е. к тому взгляду, что общего нет и в самом уме, что оно является лишь иллюзией ума, который может мыслить только образами. Понятия же, концепты, — это условные и в сущности мнимые продукты нашей интеллектуальной деятельности. Действительно, общее знание могло бы обладать значимостью для нашего ума лишь в том случае, если бы оно объективно отражало нечто реально существующее. Раз Локк такого понимания не разделяет, раз он признает, что общее является только продуктом ума в результате комбинации данных чувственного знания, то такая концептуалистическая позиция является лишь первым шагом к чистому номинализму.

Общее и универсальное, по мысли Локка, не принадлежит объективному бытию, но изобретено и создано разумом для собственного употребления и касается только знаков, слов и идей. Слова бывают общими, когда употребляются в качест-
45

ве знаков общих идей и поэтому могут прилагаться безразлично ко многим единичным вещам; идеи бывают общими, когда представляют много единичных вещей (надо учитывать, что английское слово «идея» для Локка однозначно со словом «понятие», которое он отождествляет с представлением). Всеобщность не может принадлежать самим вещам, ибо последние по своему бытию единичны. Если мы отбрасываем частности, то остающиеся общности оказываются лишь нашими собственными созданиями, так как их подлинная природа — не что иное, как вложенная в них разумом способность представлять многие частности.

Первыми, по Локку, воспринимаются и различаются единичные идеи; за ними следуют более общие или видовые идеи; отвлеченные идеи не так очевидны для неопытного еще сознания. Общие идеи — фикции и выдумки, которые заключают в себе трудности и представляются не так легко, как обычно думают. Для того чтобы образовать, например, общую идею треугольника, необходимы усилия и напряжение ума. Она не должна быть ни косоугольной, ни прямоугольной, ни равносторонней, ни равнобедренной, ни разносторонней; она должна быть всем и ничем одновременно. На деле она есть нечто несовершенное, неспособное существовать, идея, в которой сопоставлены части различных несовместимых идей.

В сущности уже сам Локк дал все необходимое для дальнейшей критики общих идей. В субъективно-идеалистическом плане эту линию продолжил Д. Беркли (1684 — 1753), писавший в своем «Трактате о принципах человеческого знания» следующее: «Можно ли образовать идею человека, который был бы ни велик, ни мал, ни бел, ни черен, ни прям, ни горбат, возможно ли представить себе движение, которое было бы ни медленно, ни скоро, ни прямолинейно, ни криволинейно, и при этом отвлекаясь от движущегося тела, возможно ли, наконец, обладать идеей протяжения вообще, которое не есть ни линия, ни плоскость, ни тело, которое не обладает какой-либо фигурой, величиной и твердостью» ⁷. И ниже: «Идея треугольника, который ни равносторонен, ни разносторонен, ни прямо-, и косоуголен, и который в одно и то же время совмещает в себе все эти признаки, такой идеи я в своем уме не нахожу» ⁸.

Беркли делает лишь такую оговорку: «Я не абсолютно от-
⁷ G. Berkeley. Works, including many of his writings hitherto unpublished, ed. by, A. Fraser. Vol. 1. Oxford, 1871. „Treatise concerning the Principles of Human Knowledge”, Introduction, sect. 12.

⁸ Ibid.
46

рицаю, что существуют общие идеи, но я отрицаю только, что существуют какие-либо абстрактные общие идеи»⁹.

Продолжая линию Локка — Беркли по вопросу об абстрактных идеях, скептик Давид Юм (1711 — 1776) пишет в своем «Трактате о человеческой природе» (1739 — 1740): «Частная идея делается общей благодаря тому, что она привязывается к общему термину, т. е. такому, который обыкновенно употребляется в отношении многих других частных идей и легко вызывает последние в нашем воображении» ¹⁰.

К полному агностицизму в смысле отрицания познавательного значения опосредствованного мышления скатывается Юм в своем позднейшем труде «Исследование человеческого разумения». В этой работе он пишет: «Мне кажется, возможно избежать указанных нелепостей и противоречий, если допустить, что нет так называемых общих идей, но что все общие идеи суть в действительности только частные идеи, привязанные к общему термину, который при случае вызывает другие частные идеи, похожие, в известных отношениях, на идею, которая в данный момент находится в нашей душе»¹¹.

Итак, в философском труде Локка с самого начала были заложены агностические установки в отношении природы общего знания, которые в дальнейшем были односторонне развиты его последователями. Из всех философов, которые после него разделяли номиналистическую точку зрения, он был наиболее оригинален в своем понимании абстракции. Когда Беркли вступил с ним в спор, Локка уже не было в живых, но он с полным правом мог бы заявить: «В чем новизна вашей номиналистической точки зрения? Я первый обратил внимание на то, что понятие треугольника не может существовать в действительности, что в нем сопоставлены части различных, несовместимых идей, таких, как остроугольность и тупоугольность, равносторонность и неравносторонность. Почему же вы считаете, что опровергли меня?».

В данном вопросе концептуализм неизбежно приводит в тупик, о чем лучше всего свидетельствует ошибочность понимания Локком абстракций, которые якобы основываются только на материале чувственного знания и не выходят за его пределы.

⁹ G. Berkeley. Works, including many of his writings hitherto unpublished, ed. by A. Fraser. Vol. 1. Oxford, 1871. „Treatise concerning the Principles of Human Knowledge”, Introduction, sect. 12.

¹⁰ D. Hume. A treatise on Human nature, ed. by Green and Grose. Vol. I, 1889, p. 390.

¹¹ D. Hume. Enquiry concerning Human understanding. Essays ed. by Green and Grose. Vol. II, L., 1889, p. 129.
47

Концептуалистическая тенденция Локка наложила яркую печать на гносеологическое его учение. У Локка в основном его тезисе есть неизбежное противоречие. С одной стороны, ни одна простая идея не существует сама по себе — она есть лишь непосредственное воспроизведение самого явления; без внешнего агента нет места идеям в человеческой душе. Даже в отношении вторичных качеств Локк подчеркивает, что во всяком случае реальны те силы (powers), которые эти идеи вызывает; если нет сходства, то все же есть соответствие. С другой стороны, Локк утверждает, что, так как у души во всех ее мыслях и рассуждениях нет непосредственного объекта, кроме ее собственных идей, которые она созерцает, то наше познание, очевидно, относится только к ним¹². Это явный релятивизм. Итак, с одной стороны, «протяжение нашего познания не достигает не только реальности вещей, но и протяжения (полноты) наших собственных идей» (IV, 3, § 6). Мы не можем познавательно освоить все наши идеи, тем более вещи, которые не входят в круг наших идей. В связи с такой релятивистской установкой становится понятным основное определение знания, по Локку: «Познание есть восприятие соответствия или несоответствия двух идей» (IV, 1, § 2) То, что выходит за пределы наших идей, того мы не знаем и знать не можем — таков тезис субъективного идеализма. Локк пишет: «На мой взгляд, истина в собственном смысле слова обозначает лишь соединение и разделение знаков...» (IV, 5, § 1). И ниже: «Так что, собственно говоря, истина принадлежит только предложениям» (IV, 5, § 2).

С другой стороны, Локк тут же прибавляет: «...сообразно взаимному соответствию или несоответствию вещей...». Эта реалистическая, материалистическая тенденция получает свое раскрытие на других страницах «Опыта». Возражая против тезиса скептицизма, согласно которому познание, ограниченное идеями, сводится к созерцанию образов, Локк утверждает, что этого не бывает там, где идеи соответствуют вещам. Есть два рода идей, которые соответствуют вещам: во-первых, простые идеи; сама душа никак не может образовать их; во-вторых, сложные идеи, кроме идей субстанций. По Локку, даже вторичные идеи «белизны и горечи, точно соответствуя в душе той силе некоторых вещей, которая производит в нас эту идею, обладают вполне реальною сообразностью внешним вещам» (IV, 4, § 2).

Лишь действительное получение идей извне знакомит нас

¹² См. J. Locke. An essay conserning Human understanding. L., book IV, ch. I, § 1. Последующие ссылки на это произведение приводятся в тексте и содержат указание на книгу, главу и параграф.
48

с существованием других вещей и открывает нам, что в данное время вне нас существует нечто, производящее в нас данную идею. Заканчивает Локк следующими словами: «И это есть самая большая достоверность, какая только возможна для человеческой природы по отношению к бытию всех вещей» (IV, 2, § 2).

Учение Локка не только послужило источником субъективного идеализма Беркли, но и предвосхитило теорию познания французского материализма, которая основывается на противоположной тенденции признания достоверности чувственного знания.

Локк дает перечисление видов знания, своего рода классификацию суждений. Если всякое знание, по Локку, коренится в соответствии идей, то такое соответствие может быть четверояким: 1) тождеством или различием (identity or diversity); 2) отношением (relation); 3) сосуществованием или необходимой связью (coexistence or necessary connexion); 4) реальным существованием (real existence). Говоря, что синее не желто, мы устанавливаем различие. Мы имеем отношения, когда утверждаем равенство площади треугольников, находящихся между двумя параллельными линиями и притом с равными основаниями. В утверждении «магнит действует на железо» есть необходимая связь. «Бог существует» — суждение существования.

Сам Локк, впрочем, признает, что данную классификацию можно свести к двучленной, потому что тождество и существование также являются отношениями и выделяются лишь условно в отдельные группы. С этой точки зрения вторую группу деления составляет лишь специальный вид абстрактных отношений; остается лишь деление суждений на суждения об отношениях и суждения о существовании. По Локку, в сущности любой вид познания основывается на отношениях. Действительно, если согласно основной формуле, познание есть восприятие соответствия или несоответствия идей, то выявление этого соответствия или несоответствия как раз и предполагает установку отношений. Фрэзер, издатель и комментатор Локка, считает, что классификация последнего нестройна и вряд ли логична. Согласие и несогласие во всех случаях оказываются отношением, которое между тем само есть второй член деления. Значит, познание предполагает отношение и осуществляется на основе этого отношения.

Виды познания, установленные Локком, предвосхищают деление суждений в логике отношений. Отсюда можно заключить, что в IV книге «Опыта» Локк является предшественником логики отношений — направления, которое оформилось ко второй половине XIX в.

Наконец, в 17-й главе IV книги «О разуме» раскрывается логическое учение Локка в узком, специальном смысле.

Разум, по Локку, заключается в проницательности и способности умозаключения. С помощью первой способности он открывает посредствующие идеи, с помощью второй он размещает их так, чтобы в каждом звене цепи открыть связь, которая стягивает воедино крайние члены, и вывести тем самым искомую истину. Это и называется умозаключением, или выводом. Умозаключение состоит лишь в восприятии связи между идеями на каждой ступени дедукции. В этом пункте зависимость Локка от Декарта представляется совершенно несомненной.

Высшая цель деятельности ума — открытие и проведение доказательств. Исследователь, интересующийся только отысканием истины, ее нуждается в формах силлогизма, чтобы прийти к признанию вывода, истинность и основательность которого лучше видны при размещении идей в простом и ясном порядке.

Связь идей друг с другом столь же ясно бывает видна до образования самого силлогизма, как и после этого. Силлогизм помогает нам не увеличивать наши знания, а сражаться в спорах с противником. Поэтому нужно заключить, что силлогизм возникает позже познания. Этот в сущности отрицательный взгляд на силлогизм как орудие познания и позволил Локку озаглавить § 4 разбираемой главы так: «Силлогизм не есть великое орудие ума». Вся глава полна пафоса борьбы со схоластикой, которая определяет и негативное отношение Локка к силлогизму.

Локк считает, что, поскольку средний термин, как звено, должен соединять крайние идеи, чтобы показать их соответствие или несоответствие, то положение среднего термина будет более естественным и лучше и яснее раскроет это соответствие или несоответствие, если его поместить посередине. Истинное расположение посылок будет в таком случае иноег «всякий человек — животное, всякое животное — живое существо; следовательно, всякий человек — живое существо». В связи с этим русский логик М. Каринский замечает: «Полемика против силлогизма была простым недоразумением со стороны Локка»¹³. По мысли Каринского, структура силлогизма осталась той же, разница лишь в том, что переместились посылки: большая посылка заняла второе место. Каринский неправ: дело вовсе не в том, что Локк лишь переместил посылки, а в том, что им был намечен иной ход мысли, гораздо более естественный, чем первая фигура силлогизма. Локк

¹³ М. И. Каринский. Классификация выводов. Пб., 1880, стр. 36.
50

вслед за Гоббсом нащупал структуру интенсивного силлогизма (вместо экстенсивного), который был раскрыт во всей своей гносеологической значимости гораздо позднее. Хотя Локк только наметил эту реформу, тем не менее его теория явилась подлинным преобразованием логического учения о силлогизме.