Раздел 3

Объективация психического мира в познании и творчестве (психология творческой деятельности - Werkpsychologie)
Психическая жизнь вовлечена в беспрерывный процесс самообъективации. Она проявляется вовне благодаря таким неотъемлемо присущим человеку потребностям, как потребность в действии, потребность в самовыражении, потребность в представлении и потребность в общении. Наконец, в свои права вступает чисто духовная потребность _ желание воочию увидеть сущее, себя самого и все то, что было обусловлено остальными фундаментальными потребностями. Это последнее усилие по объективации может быть сформулировано в следующих словах: то, что обрело качество объективности, должно быть постигнуто и сформировано как некая общая объективность более высокого порядка. Я хочу знать, что же именно я знаю, и понять, что же именно оказалось доступно моему пониманию.

Основной феномен духа состоит в том, что он вырастает на психологической почве, но сам по себе не имеет психической природы; это объективный смысл, мир, принадлежащий всем. Отдельный человек обретает дух только благодаря своему соучастию в обладании всеобщим духом, который передается исторически и дан человеку в форме, соответствующей каждому данному моменту времени. Всеобщий или объективный дух постоянно присутствует и проявляет себя в обычаях, идеях и нормах общественной жизни, языке, достижениях науки, искусства, поэзии, а также во всех общественных институтах.

Значимая субстанция объективного духа не подвержена болезни. Но болезнь отдельного человека может иметь в качестве своей первопричины то, как именно этот человек соучаствует в жизни объективного духа и воспроизводит этот дух. Более того, почти все нормальные и аномальные события психической жизни так или иначе оставляют своего рода "осадок" в сфере объективного духа - в зависимости от того, каким именно образом объективный дух проявляет себя в том или ином человеке. Но если дух сам по себе не подвержен болезни, как могут быть распознаны его проявления в больном человеке? Во-первых, на основании провалое, то есть того, что отсутствует: выпадений, нарушений, искажений, всего, что противоречит норме в том аспекте, который касается осуществления человеком его долевого участия в жизни духа; во-вторых. на основании особого рода творческой продуктивности, которая указывает на болезнь не столько своими результатами, сколько своими источниками (картины Ван Гога, поздние гимны Гельдерлина); наконец. на основании того позитивного значения, которое больные сообщают этим провалам и aнoмaлиям. Как принадлежность к роду человеческому вообще, так и принадлежность к разряду больных людей проявляется в том, каким образом индивид приспосабливает структуры духа для своих потребностей и как именно он их модифицирует.

Другое фундаментальное феноменологическое качество духа состоит в следующем: для души существует только то, что обрело объективно-духовную форму; с другой стороны, то, что обрело эту форму, обрело в то же время особого рода реальность, которая оставляет свой отпечаток в душе. То, что однажды стало словом, превращается в нечто непреодолимое. Став реальностью благодаря духу, душа одновременно вводится в некоторые пределы.

Наконец, еще одно фундаментальное феноменологическое качество духа состоит в том, что он может стать реальностью, только если его принимает или воспроизводит душа. Истинность этой духовной реальности неотделима от аутентичности тех событий психической жизни, которые служат ее переносчиками. Объективация духа происходит при посредстве структур, речевых форм, разнообразных форм деятельности и поведения; но истинное воспроизведение может замещаться автоматизмом речи, условной мимикой и жестикуляцией. Истинные символы исчезают, уступая место будто бы известному содержанию суеверий; аутентичный источник замещается рационализацией. Соответственно, в душевной болезни существенную роль играют два взаимно противоположных фактора: высшая степень механического и автоматического поведения и потрясающая живость переживаний, всецело захватывающих душу. В болезни осуществляются все экстремальные возможности.

Перейдем к рассмотрению проблем, связанных с духовным творчеством душевнобольных; ввиду огромного масштаба этих проблем мы можем коснуться их здесь лишь в самых общих чертах.

§1. Разновидности творческой деятельности
(а) Речь'

Общение между разумными существами, равно как и общение разумного существа с собственным "Я", осуществляется посредством речи. Речь - это предварительное условие мышления (о мысли вне речи можно говорить только как о мимолетной фазе в том потоке мышления, который оформляется как речь; иначе мысль остается чем-то неясным и разорванным и не поднимается над уровнем мышления обезьян).

Речь - это самая универсальная форма человеческого творчества. Исторически именно она предшествует всем остальным; она присутствует повсюду и обусловливает все остальные проявления человеческой деятельности. Речь существует во множестве форм (языков тех или иных человеческих сообществ или наций), которые находятся в процессе медленной, но беспрерывной трансформации. Индивид говорит, принимая участие во всеобщем творческом процессе.

Мы уже рассматривали речь как определенную форму проявления способностей; теперь обратимся к ней как к форме творческой деятельности.

( 1 ) Речь как форма психической экспрессии. В условиях ненарушенного речевого аппарата речь, помимо собственно содержательного.

______________________________________

Ср. выше. 5 раздела 1 главы 2.

- С рели обширнейшей литературы по языкознанию хотелось бы особо выделить великолепную книгу: О. Jespersen. Die Sprache, ihre Natur. Entwicklung und Entstehung (Heidel-berg, 1925).

включает и экспрессивный аспект. В этом можно убедиться на примет"" тех многообразных оттенков крика, рычания, шепота, которые приходится наблюдать в отделениях для беспокойных больных; экспрессивный аспект проявляется также в монотонной, лишенной выражения печи или речи бойкой, на повышенных тонах, в ритме, бессмысленных акцентах, нормальном синтаксисе или синтаксисе, противоречащем смыслу, а также в общей манере говорить - как, например, в имитации инфантильной речи (так называемом аграмматизме) при истерических состояниях и т. п'.

(2) К вопросу об автономности речи. Неврологические расстройства речевого аппарата следует отличать от таких изменений речи, которые обусловлены изменениями в психике при ненарушенном речевом аппарате. Но, помимо этих двух случаев, на практике обнаруживается богатый спектр явлений (психотических расстройств речи - см. выше главку "в" §5 раздела 1 главы 2), не сводимых, строго говоря, ни к одному из них. Существование подобного рода явлений указывает на то что речь обладает известной автономностью. Соответственно, в продуктах речевой деятельности мы обнаруживаем некоторые специфические структуры, генетические связи которых прослеживаются с большим трудом; ситуация выглядит так, словно речевая деятельность, будучи наделена качеством автономности, производит определенные продукты сама по себе и сама же и подвергается расстройствам. Подчеркнем, что речь идет не об автономности речевого аппарата, а об автономности той духовной субстанции, которая в чистом виде проявляет себя в речи. Происшедшие с человеком изменения, трансформация переживаний, лежащих в основе его духовного творчества, - все это находит в речи не вторичное, а первичное проявление. Мы называем речь "инструментом"; дух и его инструменты не противопоставлены друг другу, а взаимно формируют друг друга, в предельном же случае сливаются в единое целое - чистую "языковость" (reine Sprachlichkeit). Впоследствии она становится фактором духовного творчества, находящим свое отражение в литературе. Замечательный труд Метте представляет собой весьма результативный опыт проникновения в эту сферу.

(3) Формирование новых слов и приватные языки (Privatsprachen). Формирование новых слов издавна считалось одной из речевых аномалий. Некоторые больные образуют единичные новые слова, тогда как иные продуцируют их в таких количествах, что создается впечатление, будто они сформировали собственный, приватный язык, совершенно недоступный нашему пониманию. Формируемые таким образом новые слова мы можем классифицировать согласно их происхождению:

1. Новые слова формируются вполне преднамеренно ради того, чтобы с их помощью описывать чувства или вещи, для которых в обычной речи слов не хватает. Эти наделенные автономной структурой "технические термины" отчасти совершенно оригинальны и этимологически неясны.

_____________________________________________

1 Isserlin. Allg. Z. Psychiatr.. 75 "1919), l.

2 A. Mиne. L'ber Beziehungen zwischen Spracheigentimlichkeiten Schizophrener und dich-terischer Produktion (Dessau. 1928).

3 Galant. Arch. Psychiatr. (D). 6] (1919), 12.
2. Новые слова - особенно в острых состояниях - формируются непреднамеренно. После окончания острой фазы и перехода в хроническое состояние больной сохраняет эти слова, используя их как вторичное средство обозначения. Одна из пациенток Пферсдорфа (Pfersdorfп), описывая некоторые из своих галлюцинаций, употребила словосочетание "смысловое оружие" ("sinniiche Gewehre"). На вопрос о том, что же это значит, она ответила: "Эти слова пришли ко мне именно такими. здесь нечего объяснять". При острых психозах случается также, что известным словам придается измененный смысл. Больная сообщает:

"Как я уже говорила, некоторые слова я использую для выражения понятий. совершенно отличных от тех, которые они обычно выражают, - для меня они приобрели совершенно иной смысл, например, „паршивый" я преспокойно использую в смысле „храбрый, энергичный...", „говночист", жаргонное словечко для обозначения ассенизатора, было для меня понятием женского рода, чем-то вроде студенческой „уборщицы". Натиск идей был настолько силен, они сменялись с такой огромной скоростью, что я не успевала найти для них точных слов: поэтому я, словно малое дитя, лопотала слова собственного изобретения и придумывала названия по своему вкусу - например, „вуттас" значило „голубь"" (Forel).

3. Новые слова являются больному в форме "галлюцинаторного содержания". Как и в предшествующих случаях, эти странные, чуждые слова часто вызывают у больных чувство изумления. Именно таким образом Шребер "услышал" весь "фундаментальный лексикон" того, что он назвал "лучами" ("Strahlen"). Он то и дело подчеркивает, что услышанные слова были ему прежде совершенно незнакомы.

4. Произносятся членораздельные звуки, которым сами больные, по-видимому, не придают никакого смысла. По существу, поскольку в данном случае смысловой компонент выпадает, о речевых структурах говорить уже не приходится. Сюда относятся, в частности, те "речевые остатки", которые улавливаются у больных с паралитическим слабоумием. Один из таких больных в течение последних недель перед смертью то и дело произносил только одно слово "мизабук".

Неологизмы представляют собой основной элемент приватного языка больных шизофренией:

Тучек (Tuczek) наблюдал за развитием такого языка как своего рода игры. имеющей своим источником радостную упоенность процессом перевода и определенную ловкость в обращении со словами. Это происходило совершенно осознанно, вне всякой связи с потребностью выразить то или иное бредовое переживанне. У больных не было иного мотива, кроме гордости за свои тайные постижения и удовольствия, доставляемого успехом: "Вы только послушайте, как красиво все это звучит'" Процесс формирования слов подвергался воздействию множества самых разнообразных принципов, но слова в конечном итоге стабилизировались: при этом была выказана высокоразвитая способность к запоминанию, так же как и несомненные творческие способности. Синтаксис остался немецким: перестройке подвергся только словарь.

(б) Литературное творчество душевнобольных'

Больные, в меру своей образованности предающиеся литературному творчеству, в языке и письменной речи часто демонстрируют богатое рациональное содержание вперемешку с экспрессивными проявлениями, а в редких случаях - еще и своеобычную речевую продуктивность. Различаются следующие типы письма.

1. Язык и стиль в порядке, в письме отражается нормальное течение мысли. Аномально только содержание написанного: больные рассказывают о своих ужасных переживаниях, пытаются их разъяснить, выдвигают бредовые идеи. Письму этого типа, при всей его аффективной насыщенности, присущи рассудительность и сдержанность. К той же категории принадлежат описания, осуществленные больными, обретшими ясный ум после исцеления от психоза. Среди образцов, принадлежащих данной группе, обнаруживается множество интересных автобиографических описаний.

2. Ко второй группе относятся образцы письменной речи людей с аномальным развитием личности (кверулянтов, то есть "сутяг", и др.). Пишущий развивает свои бредоподобные идеи в самом естественном и связном, но в то же время экстравагантном, фантастичном, едком, фанатическом стиле. Описания собственных болезненных переживаний отсутствуют (ведь таким людям болезненные переживания вообще не свойственны), зато встречаются многочисленные выпады против психиатрических больниц, властей, врачей; авторы излагают идеи, касающиеся каких-то изобретений или исследований и т. п. Большинство опубликованных писаний больных относится именно к данной группе.

3. Реже мы сталкиваемся с писаниями, выдержанными в причудливой, странной манере, в ярком и выспреннем стиле и при этом в основном доступными нашему пониманию. В таких текстах мы не находим сообщений о переживаниях, преследованиях или иных обстоятельствах личного плана; больные развивают в них новые теории, новые космологии, новые ре-лигиозные системы, новые толкования Библии или универсальных проблем и т. д. Форма и содержание позволяют заключить, что у авторов имеет место шизофренический процесс. В изложении часто демонстрируется главная бредовая идея автора (он - Мессия, первооткрыватель и т. п.У-

4. Писания этого последнего типа переходят в тексты совершенно хаотического содержания. Упорядоченность исчезает, мысль становится бессвязной, вместо этого возникает ряд причудливых мысленных образов В конце концов все становится совершенно непонятным: письмо сводится к иероглифическим знакам, разрозненным слогам, украшениям. Для обозначения внешних событий используются разнообразные Цвета-5. Последний тип - поэтическое творчество явных психотиков. Гаупп описал случай параноика, чей рассказ о собственной судьбе принял

_______________________________________

A. Behr. Ьber die schrifftstellerische Tвtigkeit im Verlaufe der Paranoia (Leipzig, 1905); Siliorski, Arch. Psychiatr. (D). 38. 259.

2 В качестве образцов можно привести писания Сведенборга и текст Бранденбурга "И был свет" (Brandenburg. L'nd es war Licht, in: Behr, S. 381); см. также: Patinez. Tagebuch-blattereines Schizophrenen. -Z. Neur.. 123 (1930), 299.

3 Пример: Gehrmann. Korper. Gehim, Seele, Gott (Berlin, 1893). Л r.ai.nn 7 Nriir Ю IS2
форму пьесы о душевнобольном короле Баварии Людвиге II. Это произведение стало для больного актом самоосвобождения, единственной ценностью за весь период его пребывания в лечебнице; в герое своей драмы он вновь обрел собственную природу. Курт Шнайдер' опубликовал стихи молодого шизофреника, выражающие те жуткие изменения, которые происходили с его личностью и его миром. Самыми выдающимися, поистине потрясающими образцами творчества этого типа могут служить поздние стихи Гельдерлина.
(в) Рисунки, искусство, ремесло

Мы выделяем следующие три группы: дефектные проявления способностей. искусство больных шизофренией, рисунки невротиков.

1. Дефектные проявления способностей указывают на органические неврологические расстройства, бесталанность или отсутствие навыков. Они ограничивают возможности психической экспрессии и передачи намерений, но сами по себе не имеют позитивного значения в качестве продуктов творческой деятельности. Дефектные проявления способностей выступают в форме неумения что-то делать (например, неумения изобразить прямую линию), в форме отсутствия соответствующего воспитания или образования (например, незнания основ техники рисования), в форме расстройства моторной функции и координации движений вследствие органического заболевания (симптомов атаксии, тремора и т. п.) и, наконец, в форме расстройства элементарных психических функций - таких, как способность к запоминанию, способность к концентрации, - в результате чего вместо изображений возникают разного рода каракули, разрозненные формы и линии (подобное случается при органических болезнях и, в частности, при параличе). Аналогичные дефекты находят свое проявление в тех неудачных продуктах ремесла, которые можно видеть в коллекциях музеев при психиатрических клиниках.

2. Искусство больных шизофренией. С полной уверенностью мы можем идентифицировать только наиболее очевидные шизофренические признаки, сообщающие картинам и рисункам весьма характерный облик. Это бессмысленное, лишенное какого бы то ни было конструктивного единства умножение одной и той же линии или одного и того же предмета, абсолютно беспорядочные каракули или исключительная аккуратность, которая представляет собой не что иное, как эквивалент вербигерации в области живописи и рисунка. Все это очень напоминает те каракули, которые нормальные люди непроизвольно рисуют в моменты концентрации внимания на чем-то ином или во время чтения.

Шизофреническое искусство может реально выражать душу больного шизофренией и представлять мир шизофренического мышления в его развитии только при условии определенного технического умения, а также при условии, что шизофренические признаки не затопляют карти-

_______________________________________

1 К. Schneider, Z. Neur., 48. 391.

О дефектных и нарушенных проявлениях способностей см. в: Lenz. Richtungsаnderung der kьnstlerischen Leistung bei Himstammenkrankungen - Z. Neur.. 170 (1940), 98.

Почти во всех клиниках и приютах есть коллекции соответствующих образцов. Благодаря Принцхорну (Prinzhorn) психиатрическая клиника в Гейдельберге владеет большим количеством самых разнообразных произведений, созданных шизофрениками.

ну целиком'. Содержание картин весьма характерно: мифические фигуры, странные птицы, гротескные, искаженные формы людей и животных, грубое, откровенное подчеркивание половых характеристик, особенно гениталий; кроме того, наблюдается потребность в отображении универсальных целостностей - картины мира, сущности вещей. Иногда чертятся сложные механизмы, что должно изображать физический, соматический источник галлюцинаторных воздействий. Но, пожалуй, еще более существенна форма картины. Охватывая ее в целом, мы пытаемся определить: значит ли она что-либо для больного как целое или представляет собой всего лишь случайный набор элементов; где именно кроется интегрирующее начало? Характерны следующие признаки: явно выраженная педантичность, аккуратность, тщательность выполнения; стремление к сильным, преувеличенным эффектам; придание различным картинам взаимного сходства благодаря стереотипным кривым, кругам и угловатым конфигурациям. Пытаясь понять воздействие картин на их автора и обсудить их с ним, мы обнаруживаем, что в простейших вещах он усматривает важную символику и обогащает их всякого рода фантастическими смыслами.

Невозможно отрицать, что в тех случаях, когда больные с шизофреническим процессом являются одаренными людьми, их рисунки и картины, благодаря своей первозданной силе, живой выразительности, зловещей навязчивости и необычайной значительности, оказывают сильное воздействие на нормальных людей.

Когда больные не испытывают материальных трудностей и не находятся в настолько плохом состоянии, чтобы нуждаться в сдерживающих мерах, они могут достигнуть значительных художественных высот; в качестве образцов можно привести творения графа Паллагониа, о которых писал еще Гете, а также домик в Лемго Последний представляет собой хозяйственную постройку, которую ее владелец строил и перестраивал в течение всей жизни; домик до отказа заполнен образцами его искусства резьбы по дереву и изукрашен фантастическими, постоянно повторяющимися структурами настолько густо, что в помещении не осталось ни одного чистого участка или пустого уголка.

3. Рисунки невротиков. К. Г. Юнг ввел в употребление метод, при котором поощряется стремление больных рисовать; особое внимание обращается на их "картины души", на отраженный в этих картинах план

__________________________________

1 H. Prinzhom. Das bildnerische Schaffen des Geisteskranken - Z. Neur., 52 (1919), 307 (исторический обзор искусства душевнобольных); W. Morgenthaler. Ein Geisteskranker aпs KUnstler (Bem und Leipzig. 1921); Prinzhom. Bildnerei der Geisteskranken (Berlin, Ju-lius Springer. 1922) (образцовая, снабженная многочисленными иллюстрациями книга на данную тему. В ней мы находим также обобщающее представление точек зрения на анализ продуктов изобразительного творчества: стремление создавать формы - инстинкт игры: инстинкт украшательства - тенденция чертить диаграммы: тенденция вносить порядок - потребность в символизации. Приводится подробный обзор десяти картин, написанных шизофрениками. Осуществляется ряд сопоставлений: с рисунками детей и не умеющих рисовать взрослых, с рисунками первобытных людей, с изобразительным искусством древних, с народным искусством и искусством мистиков). Упомяну также свою работу: К. Jaspers. Strindberg und van Gogh (Leipzig, Emst Bircher, 1922. 2 Aufl. Berlin, 1926). '

2 Fischer. Ьber die Plastiken des Fьrsten Pallagonia. - Z. Neur., 78 (1922). 356; Weygandt, Z. Neur., 101 (1926), 857; Kreyenberg. Ьber das Junkerhaus.-Z. Neur., 114(1928), 152.
Вселенной или на видение больными сущности бытия. Для сравнения Юнг приводит индийские мандалы'. "Картины души" должны помочь нам проникнуть в глубь бессознательной психической жизни. Помимо осознанных значений, психоанализ усматривает в символах и мифе путь к интерпретации и прояснению бессознательного.
§2. Проявление целостности духа в мировоззрении

Мы попытались по возможности наглядно описать бытие душевнобольного в его личностном мире. Сам больной не может описать конфигурацию мира, в котором он живет, его фактическую целостность; по существу, он ее и не знает. Поведение больного и совокупность его действий свидетельствуют о том, что именно он думает о смысле той или иной ситуации, о кроющихся в ней возможностях, а также в силу каких именно обстоятельств ситуация представляется ему чем-то самоочевидным и несомненным. Дабы получить хотя бы частичное представление о действительном мире больного, нам следует в меру наших возможностей попытаться свести воедино все доступные данные. Осуществить это очень сложно хотя бы потому, что нам самим едва ли дано выйти за ограниченные рамки наших собственных личностных миров. Каждый очередной шаг к пониманию, однако, повышает уровень наших познаний и к тому же расширяет рамки нашего собственного бытия - или, по меньшей мере, служит предпосылкой для такого расширения. Осознание объективного мира, независимо от своей конкретной формы (описание существующих форм см. в разделе, посвященном феноменологии), в содержательном аспекте всегда бывает связано с теми целостностями, которые сообщают мгновенному содержанию переживания определенный смысл, функцию и жизненно значимый контекст. Можно сказать, что содержание переживания погружено во множество различных миров одновременно; миры эти, по-видимому, никогда не могут быть познаны во всей своей целостности и лишь косвенно проявляют себя через движение и формирование представлений, через образы и акты мышления.

При благоприятных обстоятельствах осознание человеком собственного личностного мира может принять систематический характер и найти свое оформление в поэзии, искусстве, философском мышлении, мировоззренческих идеях. То, что больной нам рассказывает или демонстрирует в качестве своих творческих достижений, становится основой для любых наших представлений о том, каким он видит мир. Наша задача состоит не в простом коллекционировании получаемых непрямым путем данных, касающихся облика его мира, а в попытке охватить целостность духа, который объективирует себя определенным, неповторимым образом. К настоящему моменту нам удалось сделать лишь самые первые шаги на этом пути.

С методической точки зрения открывающиеся перед нами возможности поистине безграничны. Но следует специально подчеркнуть, что эмпирически ооъективный материал для исследования пациенты предоставляют в наше рас-

_________________________________________

Многочисленные изображения приводятся в: G. R. Heyer. Der Organismus der Seele (MUnchen, 1932).

поряжение достаточно редко. Помимо этих счастливых случайностей, мы можем опираться на некоторые значительные явления, известные из истории. Овладение соответствующими методами познания предполагает серьезную подготовку в области гуманитарных наук. Вкратце остановимся на двух пунктах.

Согласно Ницше, любое познание мира - это его истолкование (Ausiegen). Наше понимание мира - это истолкование; наше понимание чужого мира - это истолкование истолкования'. Соответственно, понимая мир, мы обнаруживаем не только абсолютную объективность истинного мира, но и некое движение. в сфере которого, с точки зрения наблюдателя различных миров, идея одного, реального, истинного мира так и остается маргинальным, не вполне постижимым понятием.

Мир любого человека - это особый мир. Но этот особый мир, о котором человек знает, что тот принадлежит ему и только ему, и с которым этот человек до сих пор сосуществовал, всегда представляет собой нечто меньшее, нежели действительный мир данного человека - эта темная, всеохватывающая и всеобъемлющая целостность^.

Немногочисленные попытки анализа того, что душевнобольные сами сознают о своем мире, классифицируются следующим образом.
(а) Реализация крайностей

Особый интерес представляют те случаи реализации духовных возможностей, которые сами по себе не могут быть охарактеризованы как болезненные или здоровые и не носят психологического характера, хотя и переживаются больным. Нигшизм и скептицизм достигают своей абсолютной, полной реализации только в условиях психоза. В качестве прототипа может служить нигилистический бред при меланхолии. Мира больше нет, да и самого больного тоже больше нет. Вся жизнь больного - это только видимость, и таковой она останется навсегда. У него нет ни чувств, ни интересов. На начальной стадии шизофренического процесса абсолютный скептицизм не столько спокойно осмысливается, сколько отчаянно и безнадежно переживается. Известны также классические случаи реализации мистического переживания при истерии и мemaфuзuкo-мucmuчecкux откровений на ранней стадии шизофрении.

(б) Особые типы мировоззрения душевнобольных

Возникает вопрос: что же именно представляет собой тот особый фактор, который позволяет выработать философское миропознание на шизофренической основе? С этим вопросом непосредственно связан другой: до какой степени эти философские возможности являются простой карикатурой? Дух имеет исторический и расовый аспекты, он связан с соответствующей культурной традицией и поэтому сам по себе не является предметом психопатологии: он постигается в своей собственной сущности и вечен. Но как реальность, относящаяся к определенно-

_______________________________________

1 См. об этом в моей книге: К. Jaspers. Nietzsche (Berlin, 1936), S. 255 ff.

2 См. мою работы': К. Jaspers. Psychologie der Weltanschauungen (Berlin. 1919, 3 Aufl. 1925).

3 См. об этом мою работу". К.. Jaspers. Schiksal und Psychose. - Z. Neur. 14 (1913), особенно S. 213 ff.; 253 ff.'

4 Великолепные образцы находим в творчестве Гельдерлина и Ван Гога. См. мою работу: К. Jaspers. Strindberg und van Gogh (Bem. 1922, 2 Aufl. Berlin. 1926).
му моменту бытия и, таким образом, "привязанная" к эмпирической действительности личности, дух доступен исследовательскому подходу. Мы можем изучать условия, при которых становится возможна производительная деятельность духа, а также ее результаты.

Путешествия души в потусторонний мир, трансцендентная, сверхчувственная география этого мира - все это носит универсальный для всего человечества характер; но только у душевнобольных это выступает в качестве самым наглядным образом подтвержденного, живого переживания. Даже в наше время, исследуя психозы, мы сталкиваемся с подобными содержательными элементами в формах, изобилующих поразительными подробностями и отличающихся интеллектуальной глубиной.

Одним из характерных элементов шизофренического переживания является ((космическое переживание" конца света, "заката богов", грандиозного переворота, в осуществлении которого ведущую роль играет сам больной. Он - центр всего того, чему предстоит произойти. Он должен выполнить гигантскую задачу, он обладает огромным могуществом. В происходящих процессах участвуют взаимодействия на невероятных расстояниях, мощные силы притяжения и отталкивания. В процессы непременно вовлекаются всеобъемлющие "совокупности": все народы Земли, все человечество, все божества и т. д. Повторно переживается вся история человечества. Жизнь больного вбирает в себя бесчисленные тысячелетия. Мгновение для него - это вечность. С огромной скоростью он преодолевает космическое пространство, чтобы вести грандиозные битвы; он невредимым перешагивает через бездны. Приведем несколько отрывков из автобиографических описаний:

"Я уже говорил, что в связи с моими представлениями о конце света у меня было бесчисленное множество видений. Среди них были ужасающие, но были и неописуемо величественные. Подумаю только о некоторых из них. В одном видении я опускался на лифте в глубины земли; на этом пути я словно прошел в обратном направлении всю историю человечества и Земли. В верхних слоях все еще были зеленые леса; но чем ниже я опускался, тем темнее и чернее становилось окружающее. Покинув лифт, я оказался на огромном кладбище; там я нашел место, где покоятся жители Лейпцига и среди них моя жена. Сев обратно в лифт. я возвратился к пункту 3. Мне страшно было войти в пункт 1, которым было отмечено абсолютное начало человечества. Пока я продвигался обратно, шахта лифта обрушилась за моей спиной, нанеся увечья жившему в ней „Богу Солнца". В этой связи мне показалось, что там было две шахты (не было ли это выражением дуализма Царства Божьего?): потом стало известно, что вторая шахта также обрушилась. Все пропало. В другой раз я пересек всю Землю, от Ладожского озера до Бразилии, и построил там нечто вроде замка с охраняемой стеной: это нужно было для того. чтобы защитить Царство Божье от надвигающегося желтого прилива. Я связал это с угрозой заражения сифилисом. Однажды у меня возникло блаженное чувство, будто я вознесся на небо. Оттуда, из-под голуоого купола, я увидел всю Землю: эта картина была исполнена несравненного великолепия и красоты".

Ветцель' приводит показательный случай того, как при шизофрении переживается конец света.

______________________________________

A. Wetzel.Z. Neur.. 78 (1922). 403.

Конец света переживается как переход во что-то новое, более обширное; он ощущается как страшное уничтожение. В одном и том же больном безнадежная мука сочетается с блаженным откровением. Поначалу все кажется жутким, неясным, полным значения. Неумолимо надвигается страшная беда, потоп. Приближается единственная в своем роде катастрофа. Страстная Пятница: в мире должно что-то произойти; это Страшный Суд, снятие семи печатей с Книги Откровения. В мир приходит Бог. Наступает эпоха первых христиан. Время течет вспять. Разрешаются последние загадки. Все эти ужасающие и величественные переживания посещают больных в ситуации полного одиночества, невозможности поделиться ими с кем бы то ни было. Чувство одиночества внушает несказанный ужас. Больные умоляют не оставлять их наедине с самими собой в пустыне, на морозе или в снегах (подобное вполне можно услышать и в самый разгар лета).

В противоположность переживаниям, характерным для алкогольного делирия (белой горячки), такие шизофренические переживания имеют место в условиях ясного сознания, нормальной памяти, хорошей способности к пониманию, когда внимание может быть привлечено каким-либо внешним объектом и не полностью захватывается содержанием переживания. Больные оказываются ориентированы, с одной стороны, в направлении психотического переживания, с другой стороны - в направлении окружающей действительности. Впрочем, подобного рода типичные случаи не принадлежат к числу самых распространенных.

Мир шизофреника в состоянии острого психоза, с его двойной ориентировкой, коренным образом отличается от того мира, который характерен для хронических состояний. Этот последний мир может вырасти в целую систему идей, основанную на воспоминании о том незабываемом, что было пережито во время острой фазы психоза, и оказывающую на больного глубокое воздействие. Двойная ориентировка, однако, в конечном счете исчезает.

В итоге, на основе переживания трансформации собственного "Я", сверхчеловеческих сил и эманаций, а также нестерпимого расщепления, скрытых значений и меняющегося расположения духа развивается система бредовых представлений с собственным, типичным мировоззрением. Гильфикер описывает это следующим образом':

"Я" отождествляется со Вселенной. Больной - это уже не просто кто-то иной (Христос. Наполеон и т. п.), а вся Вселенная в целом. Собственное (наличное) бытие переживается им как всемирное; он является вместилищем той сверхличностной силы, которая поддерживает мир и дает миру жизнь. Больные говорят об "автоматической силе", "первичном веществе", "семени", "плодородии", "магнетической силе". Их смерть станет смертью всего мира; вместе с ними умрет все живое. Трое больных независимо друг от друга говорили: "Если вы не будете в контакте со мной, вы погибнете", "Как только я умру, вы все лишитесь духа", "Если вы не найдете для меня замены, все пропадет". Больные ощущают свое магическое воздействие на природу: "Когда мои глаза становятся ясно-голубыми, небо тоже голубеет", "Все часы мира чувствуют мой пульс", "Мои глаза и солнце - это одно и то же".

Один из больных Гильфикера говорил: "Во всей Европе есть только один крестьянин, который может сам себя содержать, и этот крестьянин - я... Стоит мне посмотреть на участок невозделанной земли или пройтись по нему, как он превращается в плодородную ниву. Я - плодоносное тело, тело мира..." Он, его жена и его сын - три человеческие жизни - суть "первые видящие и слыша-

______________________________________

1 К.. Hilfiker. Die Schizophrиne Ichauflosung im Ail.-Allg.Z. Psychiatr. 87 (l 927), 439.
щие". три "интернациональных народа", связанные с землей, водой и солнцем; они соответствуют "солнцу, луне и вечерней звезде...". "Чем мы теплее, тем лучше творит солнце... Ни одно государство не может содержать себя само. Когда мир обеднеет, им придется прийти за мной. Им нужен кто-то, кто сможет поддержать мир. Без моего заступничества миру придет конец".
(в) Мировоззренчески значимые наблюдения, осуществленные больными

Сюда мы относим описания, касающиеся конкретных форм эксте-риоризации общемировоззренческих содержательных элементов, устанавливающие их модификации и оттенки и даже пытающиеся отождествить их с нормальными установками. Значительную работу в данном направлении проделал Майер-Гросс; его описания свидетельствуют о том, насколько оригинальные формы принимают у больных шизофренией насмешки, шутки, ирония и юмор'. Герхард Клоос развил и углубил эти наблюдения. Многие пациенты высказывают удивительные суждения научного и философского свойства; были сделаны попытки "расшифровать" эти суждения. Например, один больной придумал числовую систему для "решения судьбоносных проблем"^.

Основываясь на газетных сообщениях о смертях, несчастных случаях и т. п., он утверждал, что все эти события были неизбежны. Исходя из имен, обстоятельств и т. п., он выводил комбинации чисел, которые, как он считал, указывали на неизбежность того, что в газетах описывалось в качестве "случаев". Окончательный вывод "исследований" заключался в следующем: все предопределено Троицей. Эта невольная пародия на многие методически сходные научные попытки указывает на механическую природу подобных умствований; нечто аналогичное можно усмотреть и в других экспрессивных феноменах - таких, как педантичное упорядочение материала, доведенная до крайнего совершенства каллиграфия, преувеличенные, заостренные формы букв, постоянные повторения и чрезмерная схематизация.

Кроме того, в основе бреда изобретательства - в частности, постоянно повторяющихся попыток построить "вечный двигатель" - обнаруживается мировоззренчески значимое стремление к подтверждению истины через практические рациональные действия.

______________________________________-

Z. Neur., 172 (1941). 536.

l Mayer-Gross, Z. Neur., 69. 322. •- G. Kloos. Uber den Witz der Schizophrenen. 3 Pauncz. Z. Neur.. 123(1930), 299.

ОБЩАЯ ПСИХОПАПОЛОГИЯ
Часть 5
Больная душа в обществе и истории (социальные и исторические аспекты психозов и психопатий)
(а) Наследственность и традиция

Соматическая медицина имеет дело с человеком только как с при­родным существом. Анализируя и исследуя человеческое тело, она от­носится к нему так, как если бы оно принадлежало животному. Психо­патология же постоянно сталкивается с тем, что человек есть существо культурное. Хотя соматическая и психическая конституция человека наследуется, его реальная психическая жизнь немыслима вне традиции, передаваемой ему через ту человеческую общность, среди которой он живет. Человек, выросший вне традиции, нем, беспомощен и не обладает знаниями. Глухонемые, лишенные одного из каналов, через ко­торые психика воспринимает воздействия извне, останутся на уровне идиотии, если их не обучить языку с помощью специальных методов. С другой стороны, благодаря правильному обучению они могут вырасти полноценно развитыми людьми. Обучение, способность к восприятию и подражанию, воспитание и среда — вот те факторы, которые делают нас существами, наделенными душой, то есть, попросту говоря, людьми.

Тем не менее граница между наследственностью и традицией в сфере пси­хического выявляется с большим трудом. Существует мнение, что наследуются только функции и способности, тогда как реализация и содержание определяют­ся средой. Традиция располагает поистине всеобъемлющим набором средств.

Она не просто пользуется языком: в контексте традиции любая вещь или явле­ние — орудия труда, жилище, способы работы, ландшафт, манеры, моды, при­вычки, жесты, поведение, старые вещи и обычаи — обретает свой язык. Приме­ром трудностей, с которыми сталкивается определение границ между наследст­венностью и традицией, может служить юнговское “коллективное бессозна­тельное”. Предполагается, что мир мифов и символов, как нечто общечеловече­ское, ведет свое происхождение именно из этого слоя бессознательного; этот мир постоянно проявляет себя в сновидениях и психозах, а его исторически обу­словленное развитие отражается в формах общественного сознания и веровани­ях. Какой природой — исторической или биологической — обладает феномен коллективного бессознательного? Согласно Юнгу, коллективное бессознатель­ное обнаруживает себя исторически, поскольку выступает в качестве носителя человеческого содержания, наделенного исторически обусловленным смыслом. Бумке, однако, призывает нас не забывать о том, что приобретенные признаки не наследуются'; и против этого, по существу, нечего возразить. Напоминание Бумке убедительно дезавуирует представления, согласно которым символы, приобретенные в доисторические и исторические времена, вновь и вновь, без всякого участия традиции, “выплывают” из бессознательного.

С другой стороны, если мы признаем коллективное бессознательное всего лишь биологической основой исторически развивающихся возможностей чело­века, любое сопоставление мифов и символов разных народов в поисках обще­человеческого содержания должно будет осуществляться в отвлечении от исто­рических аспектов, что само по себе невозможно. Нечто, не историческое, но в то же время общечеловеческое, не может быть постигнуто с точки зрения содер­жания; оно постижимо только как чистая форма. Любая попытка выхода в об­ласть содержательных интерпретаций неизбежно приведет к беспорядочному смешению понятий; примером может служить распространенное мнение, со­гласно которому пейзаж и климат глубоко влияют на характер психической жизни и определяют человеческие качества и поведение обитателей данной ме­стности (так, в каждом американце будто бы живет душа индейца).

Если же “коллективное бессознательное” — это лишь наименование всеоб­щих практических потребностей, приведших, в частности, к тому, что искусство добывания огня возникло одновременно в разных уголках земного шара, в связи с ним были изобретены сходные орудия и в головы людей приходили сходные мысли, — значит, мы опять возвращаемся к старому спору этнологов о том, чем прежде всего определяется развитие культурных благ: элементарными, прису­щими всем людям мыслями или историческими перемещениями людей из одно­го региона в другой?

Как бы там ни было, хотя наследственность и историческая традиция на практике не дифференцируются так же отчетливо, как и в теории, речь должна идти о двух совершенно различных предметах. Существует постоянное воздей­ствие наследственности, но существует и постоянное воздействие историче­ской традиции. Наследственность у людей, как и у животных, передается не­осознанно и на правах причинно обусловленной необходимости. Унаследован­ные признаки в отсутствие подходящих внешних стимулов могут так и не про­явиться; но позднее, через много поколений, они могут обнаружить себя, если только возникнут подходящие для этого условия среды. В сфере наследствен­ных связей ничто не “забывается”. С другой стороны, все, укорененное в исто­рии, может передаваться только через традицию: лишь благодаря традиции оно становится доступно каждому просыпающемуся вновь сознанию. Каждый чело­век есть то, что он есть, только потому, что в свое время был заложен совершен­но определенный исторический (то есть не просто общечеловеческий) фунда­мент. Но все историческое может быть утрачено; оно забывается, если традиция погибает и последующие поколения теряют возможность судить о ней на осно­вании документальных свидетельств и продуктов творчества. Функции без употребления “дремлют”, но они могут ожить в психозах и сновидениях. Что касается исторически обусловленных элементов содержания, то они могут быть забыты по-настоящему, а их повторное обретение возможно только вследствие нового контакта с живой традицией. Во все времена некоторые свойственные человеку возможности оставались нереализованными и, так сказать, “погребен­ными”: но способы их воскрешения принципиально различаются в зависимости от того, идет ли речь о возможностях, передаваемых наследственным путем, или о потенциале, скрытом в культурной традиции. То, что передается посредством традиции, несомненно, может быть полностью забыто; соответственно, истори­ческие связи могут быть необратимо разорваны.

(б) Человеческая общность

Традиция, как и вся жизнь человека, осуществляется в рамках общ­ности (Gemeinschaft). Только в общности индивид реализует себя. Общ­ность постоянно воздействует на жизнь индивида. Напряженные отно­шения индивида с общностью — один из понятных источников психи­ческих расстройств. Общность, которая осознает себя, строится на ра­циональных началах, самоорганизуется, обретает особую, свойствен­ную только ей одной форму, называется обществом (Gesellschaft).

В той мере, в какой психическая жизнь человека обусловливается общно­стью и обществом и, благодаря действующим в обществе взаимосвязям, творит особого рода структуры, она выступает в качестве объекта социальной психоло­гии. Эта дисциплина, во-первых, описывает различные уровни развития психи­ческой жизни, от первобытности до цивилизованного состояния'; во-вторых, она занимается конструированием идеальных типов через выявление в каждом обществе повторяющихся связей, что служит необходимым условием генетиче­ского (психологического) понимания (к таким связям относятся отношения гос­подства—подчинения, социальная дифференциация и т. д., в-третьих, она за­нимается конкретным описанием отдельных народов.

Социальная психология — это наука о том, как переживания отдельного че­ловека воздействуют на других людей или сами испытывают воздействия с их стороны. Этот психологический подход желательно не смешивать с подходом собственно социологическим, заключающимся в исследовании структуры об­щества, но не содержательного аспекта переживаний его членов; в научных ис­следованиях, однако, такое разделение по существу не соблюдается. Социоло­гия и психология лежат в одной плоскости и на практике стремятся к слиянию.

(в) Расширение рамок психопатологии: от социального анамнеза к обработке исторического материала

Социальная среда, в которой живет человек, в настоящее время ха­рактеризуется чрезвычайным разнообразием. Различные условия среды приводят к существенным расхождениям в психическом развитии даже при наличии сходных предрасположенностей. Аналогично, проявления аномальной предрасположенности и способы проявления психозов должны варьировать в зависимости от того, в каком обществе, в каком культурном слое они имеют место. Это означает, что психиатр, в отли­чие от специалиста в области соматических заболеваний, должен вла­деть подробным социальным анамнезом больного. Психиатр должен знать, каково происхождение его больного, каков его жизненный багаж, в какой ситуации он находится и каковы оказываемые на него влияния; только при этом условии психиатр может достичь углубленного виде­ния конкретного случая, который — на уровне исходной предрасполо­женности — может быть идентичен какому-либо иному случаю с совер­шенно иным набором внешних проявлений. Чтобы глубоко понять эти связи для каждого случая, психиатр нуждается в знании социально зна­чимых обстоятельств жизни своих больных. Ему необходима картина возможных социальных расслоений и кругов. Если его собственных на­блюдений оказывается недостаточно, ему на помощь могут прийти мно­гочисленные автобиографии, в особенности принадлежащие перу представителей трудящихся слоев населения'. Последние в настоящее время количественно преобладают и поэтому вызывают к себе преиму­щественный интерес. Очевидно, однако, что психиатр, руководствуясь социальной типологией своих пациентов, должен интересоваться и дру­гими социальными кругами.

Итак, знание социальных кругов необходимо любому психиатру для понимания тех больных, с которыми ему приходится иметь дело в кли­нике. Кроме того, психопатология все более и более пристально интере­суется такими аномальными психическими явлениями, которые крайне редко становятся предметом исследования в больничных условиях. Со­ответственно, психопатология расширяет фундамент своего опыта за счет приумножения знаний об аномальных событиях психической жиз­ни, имеющих место вне стен лечебных заведений, в обычной жизни, в различной социальной среде и отраженных в человеческой истории. Это крайний предел расширения области психопатологических иссле­дований. Столетие назад психопатология интересовалась только “сума­сшедшими” (в узком смысле) и слабоумными. В настоящее же время психиатрические лечебницы переполнены не только больными этого типа, но и пациентами с аффективными расстройствами, психопатиями, различного рода аномалиями. Грань между психопатологией аномаль­ных личностей и характерологией стерлась. Но и психопатологическая наука больше не ограничивает себя только тем опытным материалом, который обнаруживается в условиях лечебных заведений. Она заинте­ресована в материале, сохраненном традицией и укорененном в далеком прошлом, равно как и в психических феноменах, выявляемых в настоя­щее время вне больничных стен. Иными словами, психопатология нахо­дится в постоянном поиске опытного материала, который в принципе не может быть добыт в клиниках или приютах. К расширению своих позна­ний она стремится рука об руку с психологией; ее цель — охватить сфе­ру психических реалий во всем многообразии uндuвuдуaльныx вариаций.

Что касается социальных явлений современности, то психопатологию инте­ресует прежде всего исследование преступников, проституток, бродяг, беспри­зорных подростков и юношей.

Исторические материалы исследовались редко. Имея в виду исключитель­ную важность задачи и те противоречия во взглядах, которые существуют меж­ду историками и психиатрами, попытаемся прояснить сложившуюся ситуацию. Начиная с какого-то момента поток исследований в области психологии и пси­хопатологии разделился на два направления. На раннем этапе развития науки имело место эклектическое смешение методов понимающей психологии и ана­лиза причинно-следственных отношений; в дальнейшем же многие исследователи, — в особенности психиатры, — склонились к последнему (то есть, по су­ществу, биологическому) типу анализа и стали принимать во внимание только те результаты, которые удавайтесь получить на этом пути. Для них имели значе­ние только мозговые процессы, конституция, физиология и эксперименты в об­ласти объективной психологии, основанные на чистой физиологии и исключив­шие из рассмотрения все, что относится к сфере психического. Эти исследова­тели пытались выразить феноменологию психической жизни на языке биологи­ческих категорий. Другие же исследователи, — в особенности гуманитарии, — обращали мало внимания на такую “материалистическую” психологию (психо­логию без души), но зато всячески стремились понять действительные пережи­вания во всей их полноте. Эта борьба, несмотря на взаимное непонимание, спо­собствовала прояснению различий между наметившимися двумя направления­ми. Теперь же наступило время для того, чтобы, вопреки отчетливому разделе­нию принципов и методов, оба направления объединились в рамках единой пси­хопатологии и начали взаимодействовать с пользой друг для друга. Результаты исследований в области причинно-следственных отношений дополняют то, что удалось выявить в рамках понимающей психологии, и устанавливают границы для последней; кроме того, анализ с точки зрения причинности способен про­никнуть в те сферы психической жизни, где доступные пониманию единства вы­ступают в качестве элементов, между которыми возможно обнаружение причинно-следственных связей (именно такая ситуация складывается в связи с проблемой взаимосвязи между определенными характерологическими типами, определенными психозами и определенными типами творческих проявлений). Если психопатология ограничится только одним из этих двух исследователь­ских направлений, перед ней возникнет опасность выродиться либо в оторван­ную от действительности фантазию, либо в бездушную физиологию.

Эмпирический источник понимающей психопатологии — это, прежде всего личные контакты с людьми. Клиническая практика предоставляет для понимаю­щей психопатологии единственный в своем роде фундамент; что касается нор­мальной психологии, то ее фундамент следует признать менее солидным. Но ни понимающая психология, ни понимающая психопатология не могут оставаться на уровне личного опыта. Для всякой понимающей психологии характерно об­ращение к материалам, предоставляемым историей, и стремление охватить взглядом всю полноту действительной человеческой жизни. В прошлом это на­правление исследований изредка затрагивалось психопатологами, но без особо­го успеха; этому едва ли приходится удивляться, имея в виду, с какими сложно­стями связано обнаружение компетентно представленных и подходящих к слу­чаю материалов. Данная задача, однако, исключительно важна. Пока нельзя ска­зать, чтобы анализ исторического материала обогатил нас принципиально важ­ным и позитивным психопатологическим знанием; но для психиатрии благо­творно уже то, что мы осознаем существующие проблемы, равно как и пределы нашего понимания. Древний миф производит на нас неизгладимое впечатление и убеждает в том, что даже нечто, бесконечно удаленное от нас во времени, понятно нам и способно пробудить в нас сильные переживания. С другой стороны, неизгладимое впечатление производит и встреча с психопатическим случаем или аномальной личностью. Все это может побудить нас взглянуть на вещи глубже и, возможно, прийти к выразительным и метким формулировкам. Это убережет нас как от ошибочных и упрощенных способов понимания и класси­фикации наших больных, так и от наклеивания бессодержательных ярлыков. призванных обозначить состояние психики, характерное для целой эпохи.

(г) Смысл историко-социологического познания

Исследование психопатологических явлений в обществе и истории важно для выработки реалистического взгляда на общечеловеческую действительность, поскольку помогает удостовериться в том, какую роль играет аномальная психическая жизнь в жизни общества в целом, в развитии исторических массовых феноменов, в истории культуры, в жизни выдающихся людей и т.п. Но такое исследование особенно важ­но для психопатологии в более специальном смысле: оно помогает нам понять значение социальных обстоятельств, принадлежности к тому или иному социокультурному кругу, различных жизненных ситуаций для типологии и способов проявления тех или иных форм аномальной психической жизни. Опыт, который едва ли может быть доступен в рам­ках медицинской практики, мы черпаем из отдельных биографий и из исторических реалий, которые в наше время уже не встречаются. Мы упражняем нашу способность понять человека как такового, рассматри­вая его сквозь призму его исторической изменчивости и обусловленно­сти. Наш историко-социологический кругозор оказывает благотворное воздействие на наше практическое восприятие и понимание отдельного случая.

(д) Методы

Методы социологического и исторического исследования ничем не отличаются от методов психопатологии в целом. Но при работе с исто­рическим материалом особенно важно исходить из критических мето­дов. Господствующую роль 'играют сравнительные методы — сравне­ние различных народов, культур, групп населения и т. д. Особое значе­ние имеет также статистика.

Статистика преследует две цели. Во-первых, подсчитываются известные явления и устанавливаются их частотные характеристики. Полученные таким образом данные имеют дескриптивное значение и практическую ценность, но сами по себе представляют скорее ограниченный интерес. Во-вторых, через со­поставление различных рядов цифр осуществляется поиск корреляций между явлениями — например, выявляется отношение между частотой краж и ценой на хлеб, подсчитывается процент определенных характерологических типов среди лиц, совершающих те или иные категории преступлений, и т. п. Все это Делается ради постижения факторов, оказывающих существенное воздействие на явления психической жизни, ради обнаружения причин последних. Благодаря статистическим данным и корреляциям мы прежде всего раскрываем некоторые чисто внешние, поверхностные закономерности; последние, однако, указывают на более глубинные причинные связи, для установления которых одной только статистики недостаточно.

В настоящее время статистические методы в моде; но их применение сопря­жено с немалыми трудностями и требует величайшей осторожности и критической осмотрительности — ведь иначе полученные результаты будут ненадежны. В связи с любым статистическим исследованием необходимо задаться следую­щими вопросами: (1) что именно мы собираемся подсчитать? (2) откуда берется материал для подсчетов? (3) с чем сопоставляются полученные цифры? (4) как следует интерпретировать найденные закономерности? Например: (1) подсчи­тываются все случаи самоубийств (2) в том или ином регионе — Баварии, Саксонии и т.п.: (3) сопоставляются цифры для различных месяцев и в итоге обнару­живается, что большинство самоубийств имеет место в начале лета; после срав­нения цифр для различных регионов обнаруживается, что, к примеру, в Саксонии число самоубийств в процентном отношении выше, чем в Баварии, и т. д.; (4) на­конец, осуществляется интерпретация выявленных закономерностей. Предпола­гается, что начало лета в силу ряда причин действует как стимул, интенсифици­рующий психическую жизнь; в итоге последняя проявляет себя более интенсив­но, свободно и активно по тем направлениям, которые диктуются исходной пред­расположенностью индивида. Кроме того, обнаруживается, что именно в это время года половые контакты, изнасилования и т. п. имеют место особенно час­то; это обстоятельство трактуется как подтверждение исходного предположения. Различие между Баварией и Саксонией интерпретируется как различие на уровне расовой предрасположенности. Каждая из этих четырех проблем статистическо­го исследования требует отдельного дополнительного комментария:

1. Что именно подсчитывается? Если мы заинтересованы в получении абсолютно точных результатов, нам следует подсчитывать только то, что может быть отчетливо определено на уровне понятий, — так, чтобы при каждом во­зобновлении опыта было точно известно, что именно подлежит подсчету. Ста­тистическими методами должно исследоваться только то, что достаточно уве­ренно распознается или выделяется в каждом отдельном случае. Для этой цели лучше всего подходят объективные явления: деяния (самоубийства, преступле­ния), социально значимые события (вступление в брак, профессиональная дея­тельность и др.), обстоятельства среды (место рождения, имущественное поло­жение родителей, внебрачное рождение и т. д.), а также возраст, пол и т. п. Если такая статистика заинтересована в объективных данных и событиях внешнего плана, безотносительно к отдельным личностям, то статистика иного рода стре­мится “охватить” и выразить в сопоставимых цифрах индивида как такового, во всей его целостности и с учетом всех его душевных качеств (такова “индивиду­альная статистика” как направление, противоположное “массовой статистике”). В последнем случае трудности, связанные с определением и отбором того, что должно быть подсчитано, возрастают в огромной степени. Необходима тща­тельнейшая предварительная психопатологическая подготовка — независимо от того, идет ли речь о феноменологических разграничениях, анализе умствен­ных способностей и характерологических типов или об отдельных связях, дос­тупных генетическому (то есть собственно психологическому) пониманию. Только такая подготовка способна дать нам ясное представление о том. какие именно объекты могут исследоваться статистически. Например, у нас может возникнуть потребность в том, чтобы с помощью чисел выразить связь между характерологическими типами и определенными категориями преступников.

2. Откуда берется материал для статистического исследования? Случаи. когда статистическое исследование может проводиться в масштабах целой по­пуляции, очень редки и касаются только самых грубых объективных данных (например, самоубийств). Обычно приходится осуществлять отбор, иногда в масштабах очень ограниченных групп населения: в качестве материала берутся пациенты той или иной клиники или лечебницы для душевнобольных, заклю­ченные в ожидании суда и т. п. Сопоставление такого материала с другим, но со­ответствующим ему по тем или иным параметрам, может иметь ценность своего рода пробы, с помощью которой в масштабах ограниченной выборки демонст­рируется соотношение, действительное и для обширных групп целостной попу­ляции (групп больных, преступников и других). Чаще, однако, такой материал представляет собой выборка, осуществленную исходя из определенных пристра­стий — то есть такую выборку, которая в принципе не может служить основа­нием для обобщающих выводов. Ясно, что критическое разграничение матеpuaлa — это одна из важнейших основ для оценки любой работы, осуществлен­ной с применением статистических методов.

3. С чем сопоставляются полученные цифры? Можно, например, сравнить между собой цифры, характеризующие частоту самоубийств в Баварии и Саксо­нии. Конечно, речь должна идти не об абсолютных цифрах, а о проценте само­убийств по отношению к численности населения в целом. Такое сопоставление не представляет особых трудностей и может быть осуществлено практически безошибочно. В более сложных случаях нужно тщательнейшим образом проду­мать вопрос о том, что именно сравнивается на самом деле.

4. Как интерпретировать полученные данные? Собственно научный инте­рес представляет только интерпретация статистических данных. Значимость цифр для нас тем выше, чем убедительнее свидетельствуют эти цифры в пользу какой-либо определенной интерпретации. Но интерпретации всегда остаются до некоторой степени лишь догадками. Интерпретации бывают двоякого рода: (1) каузальные (причинные) интерпретации: относительно высокий процент де­тей алкоголиков среди малолетних преступников объясняется алкоголизмом ро­дителя, наносящим вред зародышевым клеткам и, соответственно, приводящим к рождению неполноценного потомства, или наследственностью, или психопа­тической наследственной предрасположенностью, которая у родителя послужи­ла основой для развития алкоголизма; (2) интерпретации в свете психологически понятных взаимосвязей: статистические данные о том, как на человека воздей­ствует его склонное к алкоголизму окружение, иногда трактуются как психоло­гически “понятные”; то, что ребенок, лишенный нормального воспитания, ви­дит вокруг себя, понятным образом приводит его психику к состоянию, которое становится основой для развития преступных наклонностей.

Интерпретация с позиций причинности и интерпретация с позиций психоло­гического понимания предполагают совершенно разные критические подходы. Приведем наглядные примеры. Может показаться, что тоска, навеваемая дожд­ливыми осенними днями, представляет собой понятную причину для само­убийств. Само собой напрашивается предположение, что большинство само­убийств происходит именно осенью. Статистика, однако, показывает, что мак­симум самоубийств приходится на раннее лето; но это вовсе не указывает на ложность первой, психологически понятной связи. В отдельных случаях эта связь позволяет однозначно понять человека, которого мрачные дни подтолкну­ли к роковому решению. Но предполагать высокую частотность такой связи бы­ло бы неверно. Вообще говоря, понятные связи (например, большинство связей, обусловленных влиянием среды) статистически недоказуемы; они могут быть доказаны разве что в применении к отдельным психологически понятным слу­чаям. Статистика показывает только частоту проявления таких связей. С другой стороны, для демонстрации причинных связей в социально-психопатологиче­ских исследованиях отдельные случаи не имеют никакого значения; существен­но важны лишь большие числа и корреляции, способные выдержать критиче­ский анализ. Вопрос о том, действительно ли вырождение, обусловленное алко­голизмом родителя, имеет характер общей закономерности, останется откры­тым до тех пор, пока эта связь не будет продемонстрирована с помощью убеди­тельных корреляций, полученных в результате исследования большого числа случаев. Отдельный случай не может служить доказательством ни “за”, ни “против”. Предположим (конкретных исследований в данном направлении еще не было), что статистическому исследованию подверглись 500 семей алкоголи­ков, причем половина детей в этих семьях родилась до того, как их отцы стали алкоголиками, тогда как вторая половина — после, и в итоге удалось показать, что представители первой группы по своим характеристикам не отличаются от популяции в целом, тогда как во второй группе частота аномалий, неполноцен­ности, преступных наклонностей и т. п. существенно выше. Подобный — впро­чем. маловероятный — результат означал бы, что вредоносное воздействие ал­коголизма на зародышевые клетки можно считать доказанным.

Статистические примеры, о которых речь пойдет ниже, не будут подвергну­ты подробному обсуждению, поскольку это завело бы нас слишком далеко. Примеры — это всегда не более чем примеры. За подробностями читатель мо­жет обратиться к специальным исследованиям и оригинальным источникам'.

/70 отношению к истории психопатология решает двоякую задачу. Во-первых, психиатр высказывает компетентное мнение об отдельных случаях аномальных психических состояний и событий. Во-вторых, анализируя весь имеющийся в его распоряжении исторический матери­ал, он приобретает знания общего характера, которые иначе были бы ему недоступны. Поэтому работы на эту тему носят отчасти характер судебной экспертизы: исследователь использует свое знание для того. чтобы лучше понять феномен, интерес к которому имеет иные основа­ния. Отчасти же в таких работах выдвигаются принципиально новые психопатологические проблемы — например, проблема вырождения или проблема значения психоза для творчества.