Родникова И. Святое Евангелие для «волгинской» церкви.

(О деятельности Симона Тодорского ).
Среди предметов обширного собрания художественного серебра Псковского музея привлекает внимание оклад Евангелия московской печати 1753 года. На пластинке-среднике нижней доски гравирована надпись: «Помяни Господи преосвященного архиепископа Симона. Построено сие Евангелие из собственной келейной его преосвященства суммы в волгинскую церковь весу 2 фунта 55 золотников 1754 году».
ДРАГОЦЕННЫЙ ОКЛАД
В первичной карточке науч­ного описания, сделанного в 1951 году известным специалис­том в области

русского среброделия М. М. Постниковой-Лосе­вой, указывается на русское происхождение оклада, а упомя­нутое в надписи имя архиепис­копа не связано с Псковом.

Произведения драгоценной церковной утвари, так же как и иконы, составляют важную часть православного храма: они всегда почитались и относились к священным предметам. Созда­ние драгоценной утвари издрев­ле было неотъемлемой частью храмоздательской деятельности князей: русскими книжниками Х1-Х1П веков прославлялись «Православные князи и княгыни их иконы украшены, священныя сосуды..., еуангелиа утварьна...»

Евангелие, находящееся в ал­таре храма в центре престола, уподоблялось Иисусу Христу, «чтобы на него все взирали, особенно когда оно проповеду­ется», поэтому книга заключа­лась в драгоценный оклад, раз­личные части которого украша­лись лицевыми изображениями, раскрывающими символику святыни. Золото и серебро были образом божественных энергий, а сама красота убора служила «чувственной святыней, которая есть изображение святынь мыс­ленных и путь, ведущий к ним».

Наше Евангелие напечатано в середине XVIII века, и декор его оклада созвучен типу окладов того времени. Лицевую сторо­ну, переплетенную в досках, ок­леенных лиловым шелком, укра­шают пять серебряных чекан­ных дробниц; средник оваль­ный, с изображением «Распя­тия», обрамленный венком, пе­ревитым лентой, и раститель­ным орнаментом, симметрич­ные завитки которого вплетены в каркас из двух совмещенных прямоугольников, образующих крестовидную форму. В навершии средника - императорская корона. На четырех наугольни­ках изображены сидящие и пи­шущие Евангелисты и их симво­лы, также заключенные в круг­лые венки с перевязью на фоне вьющихся стеблей с цветами: на­верху - Матфей с ангелом, Марк со львом, внизу - Иоанн с орлом и Лука с тельцом. Ниж­няя доска украшена чеканными наугольниками с травным узо­ром вокруг сердцевидных клейм и средником в виде ромба с фи­гурно вырезанными краями и прямоугольным клеймом, в ко­тором начертана вкладная над­пись.

Инвентарные пометки на кни­ге говорят о том, что до Отече­ственной войны она находилась в музее, поэтому поиски, свя­занные с расшифровкой надпи­си, логично начать с местных материалов. Если происхожде­ние Евангелия связать с Пско­вом, то и упомянутого в надпи­си «преосвященного архиепис­копа», в чью память оно «пост­роено», следует, наверно, искать здесь же. А это может быть только знаменитый своей уче­ностью лингвист, филолог-ори­енталист, епископ Псковский и Нарвский Симон Тодорский (1701-1754).

АРХИЕПИСКОП СИМОН
Его жизнь была связана с Псковской епархией: здесь он за­нимал архиепископскую кафед­ру в течение девяти лет, с 1745 по 1754 год. Учился в Киевской академии (1718-1727) и недю­жинными способностями заин­тересовал Феофана Прокоповича, сподвижника Петра 1, эруди­та и «ревнителя всякого просве­щения» - с одной стороны, и инициатора реформы русской церкви в духе протестантской схоластики - с другой. Именно Прокопович способствовал тому, что Симон смог продол­жить образование заграницей, в Германии, где в то время про­цветали богословские и словес­ные науки. Симон отправляется в Галльский университет, а за­тем заканчивает образование в Иене и возвращается в Киевс­кую академию уже преподавате­лем. Он владел, кроме немецко­го, еврейским, греческим, ла­тинским и рядом восточных языков (сирийским, халдейским, арийским), что сделало его впоследствии основателем биб­лейской экзегетики (толкования Святого Писания) и священной филологии в России.

Он мечтал о тихой жизни, о за­нятиях переводами, но в 1742 году срочно был призван ко дво­ру, что коренным образом из­менило его судьбу: Симон ста­новится законоучителем наслед­ника Петра III и его будущей супруги Екатерины, а также придворным проповедником, через год - членом Священного Синода и архимандритом Кост­ромского и Ипатьевского мона­стыря, чуть позже - епископом Костромским и Галицким.

В это время, правда, ненадол­го были востребованы творчес­кие возможности филолога-по­лиглота: его привлекли в числе других ученых для «свидетельствования» (исправления) ново­печатаемой Библии. Но вскоре Синод отозвал Тодорского для исполнения прямых обязаннос­тей при дворе, и желанная рабо­та делалась урывками. Эта Биб­лия, называемая еще Елизаве­тинской, вышла в свет в конце 1751 года в Москве, при жизни епископа, затем ее издания по­вторялись, и одно из них (гро­мадный том, украшенный пре­красными гравюрами и застав­ками), к редактированию кото­рого был причастен Симон, можно сейчас увидеть в биб­лиотеке древлехранилища Псковского музея.

Не прошло и пяти месяцев после посвящения Тодорского в епископа Костромского, как пос­ледовал указ Синода о переме­щении его на Псковскую кафед­ру (кстати, с 1718 по 1725 год ее занимал столь чтимый им Фео­фан), во время пребывания на которой в 1748 году он был воз­веден в сан архиепископа. Он ос­тавался в столице, а епархиаль­ными делами распоряжался за­очно. Заботами Симона в Пско­ве было усовершенствовано преподавание в семинарии. А в 1748 году после пожара отстрое­но и новое ее здание (часть со­хранилась до наших дней). В 1752 году построена церковь на Псковском подворье в Петер­бурге, сильно обветшавшем современи его устроителя - Фео­фана Прокоповича, благоустро­ены некоторые псковские хра­мы, о чем свидетельствует доку­мент: «Сей же преосвященный обновил и украсил исстари за­пустевшие в Довмантовой стене приписные к архиерейскому дому церкви Димитриевскую, Воскресенскую, Софийскую и Георгиевскую...» и далее текст, представляющий для нас осо­бый интерес: «Тщанием и раче­нием Симона вновь была сдела­на и освящена им под Троицкой соборной церковью церковь Святой благоверной княгини Ольги».

А во вкладной надписи гово­рится о «построении» Евангелия в «волгинскую» церковь. При­помнив одно широко распрост­раненное общерусское языко­вое явление (сравните: вотчина, восемь, Вольга), можно утверж­дать, что речь идет об «Ольгинской» церкви. Ее поиски неиз­бежно приводят к Ольгинскому приделу Троицкого собора, по­скольку никаких других храмов,

посвященных Святой княгине Ольге, к этому времени в епар­хии не было. Позже, в почти чу­дом сохранившейся музейной инвентарной книге за 1937 год (все документы музея пропали в годы войны), нашлась запись о поступлении Евангелия в музей именно из Троицкого собора.

Теперь становится очевид­ным, почему Евангелие в па­мять архиепископа Симона было «построено» именно в Ольгинскую церковь - почтилась память ее строителя. При­дел существовал до 1770 года, когда сильный пожар его унич­тожил. Впоследствии на этом месте упоминается усыпальни­ца псковских архиереев. Ольгинский придел был возобновлен лишь в середине XIX века в Бла­говещенском соборе.
ПРОВИНЦИАЛЬНЫЙ МАСТЕР
О чем еще поведала надпись? Вернемся к событиям после­дних лет жизни Симона.

В 1750 году с разрешения им­ператрицы он отправляется в от­пуск в свою епархию и более не возвращается в Петербург из-за болезни. В Пскове Симон .смог заняться любимым делом: вы­писывает из-за границы книги, пополняя свою богатейшую библиотеку (около 800 томов) из редких книг и рукописей, соби­рается издать дневник своих странствий...

28 февраля 1754 года в Синоде слушается донесение Псковской Консистории о кончине архи­епископа Симона. В тот же день сообщается, что «в келий, в под­головке, который имелся быть за печатью его Преосвященства, обнайдено червонцев иностран­ных и российских одинаких шесть сот, да двойных червонцев иностранных же десять монет, рублевых полтинных и полуполтинных сто девяносто пять руб­лей... Пожитки и книги убраны в едину комору».

По указанию Синода из най­денных «келейных» денег (то есть не личных, а предназначен­ных для содержания архиерейс­кого дома и штата) 300 червонцев роздано при погребении. А часть оставшихся, по-видимому, и была использована на покупку Евангелия, на оплату работ по изготовлению оклада, что и от­мечено вкладной надписью.

Симон Тодорский был погре­бен 12 марта. В Пскове его по­мнили долго, благоговейно пре­клонялись перед его гробницей, веря в чудодейственную силу мощей преосвященного. И в надгробной надписи проявили искреннюю убежденность в его святости.

Остался последний вопрос: где был исполнен оклад? Хотя оклад не лишен известной доли при­влекательности - композицион­ной стройности и орнаменталь­ной изобретательности, качество работы выдает мастера средней руки, скорей всего, провинци­ального: низкому, ровному ре­льефу не хватает свободы ри­сунка, четкости, тщательности проработки деталей, игры свето­тени, свойственной изделиям столичных мастеров.

Принимая во внимание происхождение памятника, а также провинциальный оттенок испол­нения оклада, можно указать Псков местом его создания.

Этому не противоречит и от­сутствие на окладе пробирного клейма, поскольку к середине XVIII века только в Москве и Пе­тербурге пробирное дело было налаженным, а провинциальные города к тому времени не везде имели «пробовальные палатки», а ремесленников с трудом соби­рали в цехи. Вопрос о цехах в Пскове в XVIII веке сегодня ос­тается открытым. Мы лишь кон­статируем факт отсутствия клей­менных серебряных изделий псковской работы до середины XVIII века, когда впервые встре­чается имя пробирного мастера Дмитрия Серебреникова (1754 -1768 годы). Отсутствие пробир­ного клейма на окладе и упомя­нутая архаичность его убора за­ставляют искать мастера среди «архиерейских и монастырских людей», которые могли иметь льготу на «неклеймение» изде­лий по специальному указу. Очевидная скромность убран­ства оклада обусловлена срав­нительно скудной суммой из «келейных» денег, и поэтому пришлось воспользоваться ус­лугами «домашних», а значит, и более дешевых мастеров. В Пскове в то время работали Фе­одосии Парфеньев и Григорий Савельев из «архиерейского дома бобылей».

Ровно через год после смерти Симона, 22 февраля 1755 года в архиерейском доме случился пожар, от которого погорели «архиерейские келлии с домо­выми приборами и оставшиеся от преосвященного Симона книги на различных диалектах». Евангелие, находясь, видимо, в Ольгинском приделе, сохрани­лось. Дожила до наших дней и часть уникальной библиотеки архиепископа, которая была еще при его жизни или, скорее, пос­ле смерти передана в семина­рию. Книги с каллиграфически изысканными пометками, сде­ланными рукой Тодорского, хра­нятся сейчас в Псковском музее.

Симон Тодорский.


Сканировано: edapskov