Митрополит Ташкентский и Среднеазиатский Владимир (Иким).

Слова
в дни памяти особо чтимых святых.

Книга V.

По благословению Святейшего Патриарха

Московского и всея Руси Алексия II.
Издательский Совет Русской Православной Церкви.
Содержание.
◦ Слово о Соловецкой Голгофе

в день перенесения мощей преподобных Зосимы и Савватия Соловецких (8/21 августа).

◦ Слово о Божественном посеве

в день памяти Апостола Иакова Алфеева (9/22 октября).

◦ Слово на день перенесения мощей преподобного Иоанна Рыльского (19 октября/1 ноября).
◦ Слово о болезнях тела и души

в день памяти святых бессребреников и чудотворцев Космы и Дамиана Ассийских (1/14 ноября).

◦ Слово о свободе и рабстве

в день памяти святителя Ионы, архиепископа Новгородского (5/18 ноября).

◦ Слово о высоком покое

в день памяти преподобного Варлаама Хутынского (6/19 ноября).

◦ Слово в день памяти святого

Апостола Андрея Первозванного (30 ноября/13 декабря).

◦ Слово в день памяти святого равноапостольного

Николая, архиепископа Японского (3/16 февраля).

СЛОВО О СОЛОВЕЦКОЙ ГОЛГОФЕ
в день перенесения мощей преподобных Зосимы и Савватия Соловецких.
(8/21 августа)

 

Все почитаю тщетою ради превосходства познания Христа Иисуса, Господа моего: для Него я от всего отказался, и все почитаю за сор, чтобы приобрести Христа... чтобы познать Его, и силу Воскресения Его, и участие в страданиях Его, сообразуясь смерти Его, чтобы достигнуть воскресения мертвых.

Флп. 3, 8, 10–11

 

Во имя Отца и Сына и Святого Духа!

Возлюбленные о Господе братья и сестры!

Высокие души ищут высшего подвига, приближающего их к Богу Небесному. В первые века христианства такой подвиг был прост. Языческий Рим обрушил на последователей Господа Спасителя свирепые гонения. Само исповедание веры требовало великого мужества: за имя Христово верных обрекали на нечеловеческие пытки и чудовищные казни. По благодати Божией доблестные страстотерпцы выдерживали все истязания, какие только могла измыслить вселенская злоба. Смерть, столь страшная для нечестивых, становилась для праведных вратами вечного счастья в Царство Божественной любви. Страдальческую кончину встречали они ликованием, вместе со святым первомучеником Стефаном восклицая: «...вижу небеса отверстые и Сына Человеческого, стоящего одесную Бога» (Деян. 7, 56).

Христиане не изнемогли в борьбе с могучим и властным язычеством – это языческая злоба изнемогла от борьбы с христианской любовью. Руки палачей опустились от очевидной бессмыслицы расправ над невинными, благословлявшими своих мучителей и убийц. Эдиктами императора Константина Хлора и его сына святого Константина Великого, который сам обратился в христианство, гонения на верных были прекращены. Церковь Божия смогла выйти из укрытий, из пещер-катакомб, чтобы открыто и свободно служить Всевышнему в храмах, проповедовать Божественное Евангелие. Но в этой радостной свободе таились новые опасности и новые соблазны.

В условиях духовной свободы простое исповедание христианства перестало быть подвигом. Внешний мир уже не угрожал гонениями, и казалось, что верующим можно расслабиться, позволить себе один «мелкий грешок», потом грех побольше... А это путь, ведущий в ад, путь теплохладности, о котором говорит Господь: «...как ты тепл, а не горяч и не холоден, то извергну тебя из уст Моих» (Откр. 3, 16). От снижения духовно-нравственных высот, на которые звал Господь Иисус, верных спасло понимание того, что христианство есть ежедневный и ежечасный подвиг борьбы со злом в собственной душе.

Погасло пламя внешних гонений, выжигавшее в душах страстотерпцев семена первородного греха, очищавшее их до Небесной чистоты, – теперь верные собственным внутренним огнем должны были очищаться от первородной скверны, вести с соблазнами духовную брань, нередко мучительную для грехолюбивой плоти. Искатели высшего подвига внимали апостольской заповеди: «...те, которые Христовы, распяли плоть со страстями и похотями» (Гал. 5, 24).

Христианские иноки, то есть «иные люди», ради высшей любви к Богу приняли на себя подвиг добровольного мученичества, подвиг самораспятия – подавления в себе греховных движений и помыслов. Они отрекались от всех земных удовольствий, в том числе от дозволенных мирянам семейных радостей, жили в непрестанной молитве, до минимума сводя удовлетворение даже насущных потребностей в пище и сне, в защите от зноя или холода. Монашеская аскеза – это отнюдь не самоцель, это торжество духа над плотью, способ очищения души, который высветляет затемненное в грешниках преподобие – подобие Божие, приближает подвижника к Пречистому Христу. Изнурение плоти освобождало дух для несказанной радости богообщения, по свидетельству евангельскому: «...по мере, как умножаются в нас страдания Христовы, умножается Христом и утешение наше» (2 Кор. 1, 5).

Подвиги преподобных отцов, выносивших зной африканских пустынь, питавшихся лишь травами и кореньями, были столь же поразительны, как терпение святых мучеников, выдерживавших нечеловеческие пытки, – такое возможно лишь с помощью всесильной Божественной благодати. Немногие способны на это, призваны на столь высокий путь, ибо Небесный Отец ни от кого не требует деяний сверх сил, каждый должен нести лишь посильный ему крест. Но богатыри духа – сначала святые страстотерпцы, а затем преподобные отцы – являли всем христианам вершины подвижнического жития и тем вдохновляли всех верных на малый подвиг добродетельной жизни, на терпение в будничных скорбях, смирение, покаяние, милосердие.

От великой любви к Богу в сердцах святых иноков рождалась величайшая, подобная любви Самого Христа, любовь к людям. Преподобные отцы становились земными Ангелами и собеседниками Всевышнего, Господь слышал возносимую к Нему из пустынь, скитов и монашеских обителей великую молитву сострадания, о которой подвижник нового времени преподобный Силуан Афонский сказал: «Молиться за весь мир – это кровь проливать».

Русская земля просветилась светом Христовым почти на тысячелетие позже древних Поместных Церквей, но наши благочестивые пращуры явили дивную ревность в устремлении к открывшемуся им Богу Спасителю. Отечество наше нареклось Святой Русью – не потому, что русичи считали себя праведнее всех других, а потому, что идеалом народной жизни была и оставалась святость. На Руси ценились не богатство и роскошь, а душевное величие, превыше всех почитали смиренных иноков и блаженных, Христа ради юродивых.

Подвигами добровольного мученичества, иноческого «распятия плоти со страстями и похотями» Святая Русь равнялась со славой древнехристианской Египетской Фиваиды, где святые отцы монашества в жгучих пустынях зноем и жаждой выжигали в своей душе семя греха, достигая ангельской чистоты и Божественного преподобия. Монахи являлись первопроходцами необъятной Русской земли. Бежавшие от мирской суеты в безлюдные дебри иноки-отшельники, подобно духовным магнитам, притягивали других иноков-ревнителей, образовывавших монастыри. За ними следовали землепашцы и ремесленники: так на месте глухих чащоб появлялись цветущие селения и города.

Но Русская земля не просто заселялась, но и освящалась благодаря подвижникам благочестия. Не на экономике и политике держится этот мир – он стоит на молитвах праведников, друзей Божиих, ради которых Правосудный Господь терпит мирскую злобу и порок. Молитва мирян, обремененных житейским заботами, не может быть так сильна, как молитва иноков, всецело посвятивших себя служению Господу. В святых обителях паломники черпали благодатные силы для добродетельной жизни в миру, память о суровых монашеских подвигах не давала верующим среди будничной суеты забывать об исполнении заповедей Христовых. Монастыри являлись островами благодати, откуда молитва за весь родной народ возносилась к Престолу Всевышнего.

Для восточных отцов-пустынников средством смирения грехолюбивой плоти был зной, для русских подвижников таким средством стал холод. По образцу Фиваиды Египетской монастыри дальнего Русского Севера нареклись Северной Фиваидой. Жизнеописатель Соловецких чудотворцев утверждает: «Подвижничество в наших снежных пустынях труднее, чем в жарких пустынях Востока; на Крайнем Севере нельзя было круглый год находить себе растительную пищу; страшный мороз зимы и промозглая сырость осени сжимали самую кровь в жилах; нельзя было обойтись в суровые зимние холода без плотной одежды и жилища; все нужно было доставать себе с великим трудом. Подвижники Божии выносили всю суровость природы в своих убогих хижинах, согреваясь любовию ко Господу; они молились и пели псалмы, ожидая блаженной вечности».

Знаменитейшим и крупнейшим оплотом иночества на Русском Севере стал Спасо-Преображенский монастырь, утвердившийся на диких островах Соловецкого архипелага в Белом море. Эту обитель называли даже Великой Соловецкой лаврой, равночестной Киевской колыбели всего русского монашества. Киево-Печерский старец Досифей, посылая ученика своего Феофана на Соловки, напутствовал его словами: «Чадо, пред Богом равны здесь Антоний и Феодосий, там Зосима и Савватий; они имеют у Бога одинаковую благодать ходатайствовать о духовных чадах своих».

Через пять столетий после основания Соловецкой обители, когда умножились грехи русского народа и попущена была ему от Бога страшная кара, Русская Церковь стяжала высшую христианскую славу – славу Церкви-мученицы, распятой за имя Христа Спасителя.

Еще в те времена, когда царь Петр I переделывал Россию на западный манер, сокрушая при этом духовные устои своего народа, в суровых дебрях русской Северной Фиваиды, на горе, возвышающейся над Соловецким островом Анзер, прозвучало пророчество Пресвятой Матери Божией: «Гора сия наречется Голгофою, ибо убелится она страданиями неисчислимыми». Долго, очень долго никто не мог постичь смысл этого скорбного предсказания Царицы Небесной – до тех пор, пока власть над падшей Россией не захватили большевики-богоборцы, жестокостью и размахом своих казней затмившие древнеримских языческих гонителей, святорусские иноческие обители обращавшие в каторжные лагеря смерти.

Русская Голгофа воздвиглась над Соловецким монастырем – над благодатной землей, освященной сиянием чистых душ многих поколений иноков, и целые реки крови святых страстотерпцев пролились здесь в страшные годы богоборчества, воцарившегося на прежде Святой Руси. Небесное же величие Соловков начиналось с побега от земной славы, совершенного всего одним смиренным иноком, преподобным Савватием.

Бегство от земной славы.

 

«Тщеславие и гордость оскверняет человеческие души хуже всякого лишая... Нет ничего столь смешного и унизительного, как страсть тщеславия, ничто столь не преисполнено стыда и позора... Тщеславие бывает различного рода и вида и разливает свой яд на все: и на богатства, и на удовольствия, и на красоту телесную...

Я предпочел бы быть рабом у множества варваров, чем у одного тщеславия, так как варвары не приказывают того, что повелевает тщеславие своим подчиненным. Оно говорит: не радей о душе, не заботься о добродетели, жертвуй своим спасением, а если сделаешь какое-либо добро, то делай не из угождения Богу, но на показ людям, чтобы от них получить себе похвалу...

Все прочие страсти прекращаются со смертью, а тщеславие и после кончины продолжает свое действие, и над умершим телом силится показать свою власть. Когда умирающие заботятся, чтобы им были поставлены великолепные памятники, на которые надобно истратить все их имущество, стараются и во гробе показать необыкновенную пышность, когда люди при жизни за один кусок хлеба оскорбляют подошедших нищих, а умирая, готовят роскошную потеху могильным червям, то какую власть ты найдешь мучительнее этой болезни?..

Страшно преобладание тщеславия: оно может ослепить очи и мудрых людей, если они не станут бодрствовать. Зараженный тщеславием – постится ли, молится ли, творит ли милостыню, – лишается своей награды. Какое же несчастье может быть более того, как, изнуряя себя понапрасну, подвергнуться осмеянию и лишиться Горней славы?.. Для чего ты рассматриваешь свои добродетели и выставляешь их нам на показ? Или ты не знаешь, что если хвалишь самого себя, не будешь уже похвален от Бога?.. Не губи трудов твоих тщеславием, не делай, чтобы пот был пролит напрасно и ты, пробежавши тысячи поприщ, лишился всякой награды. Господь гораздо лучше людей знает цену твоим заслугам и тебе самому...

Как червь поедает деревья, в которых зарождается, ржа снедает железо, и моль – ткани, так и тщеславие губит душу, воспитавшую эту страсть в себе. Поэтому много нам нужно старания, чтобы истребить в себе эту страсть...

Что из здешнего стоит названия блага? Честь ли, которой многие домогаются? Смертный останется смертным, воздают ему почесть или нет. Кто видит это, тот презирает считающееся почетным у людей и к одной только Божественной жизни имеет любовь», – говорит святитель Иоанн Златоуст.

Человек может вернуть себе утраченную славу венца творения, повелителя вселенной, которая ради него и для него была создана Всещедрым Господом, только если поймет, что без Бога он ничто и всеми силами своей бессмертной души устремится в объятия Отца Небесного. Но на такой высокий полет не способен тщеславный, самодовольный, упивающийся похвалами подобных ему жалких смертных, ибо тщеславие – это начало гордыни, заставившей диавола ополчиться против Вселюбящего Господа, а гордыня, по слову святых отцов, есть «медная стена между человеком и Богом». Смирившийся, познавший свое ничтожество и всецело предавший себя любви Всевышнего, становится истинно велик, ибо Сам Господь заботится о смиренных и прославляет их в вечности. Только с Богом и в Боге может обрести человек первородную красоту, просиять Божественной благодатью.

У людей нет ничего своего, кроме греховной нечистоты, обрекающей их тлению. Разум и чувства, зрение и слух, сама жизнь – все это подарено нам Небесным Отцом. Богом даны и мужская сила, и женская красота, но в урочный срок и граненые мускулы атлета, и изящные формы красавицы исказит наступившая старость, а затем уничтожит неумолимая смерть. Все человеческие способности: талант художника или предпринимателя, пытливый разум ученого и умные руки мастера, красноречие и обаяние – все это дарует человеку Небесный Отец, и вечное горе тем, кто употребит данный Им талант во зло, обратит дарования против Всевышнего Дародателя. Развить и использовать вверенный ему талант на благо есть долг человека, если он хочет стать добрым и послушным сыном Вселюбящего Господа. В простом же исполнении долга нет никакой заслуги. По заповеди Христа Спасителя, «когда исполните всё повеленное вам, говорите: мы рабы ничего не стоящие, потому что сделали, что должны были сделать» (Лк. 17, 10). Смиренных рабов Своих возвеличивает Сам Всевышний до Небесной славы детей Своих, и их вечное счастье – это тоже дар, а не плата за заслуги.

Тщеславие же способно осквернить всякий добрый поступок, делая его ничего не стоящим в очах Пречистого Бога. Не гордый фарисей, хвастающийся делами благочестия, а смиренный мытарь, горько плачущий о грехах своих, угодил Божественному милосердию.

Отец Русской Церкви святитель Тихон Задонский поучает: «Лучше всегда признавать себя виновным, чем себя оправдывать. Бог только тех оправдывает, которые признают себя грешниками, а тех, которые сами себя оправдывают, оставляет с их неправдой. Если будем признавать себя виновными и грешными, тогда Бог благодатью Своей оправдает нас во Христе Иисусе. Хотя перед людьми мы можем быть не виноваты, но перед Богом всегда виновны. Поэтому лучше себя всегда и везде признавать виновными. Такое смиренное признание делает человека угодным Богу».

Христианская мудрость в том, чтобы считать себя ниже и хуже всех людей. В святоотеческих преданиях знаменит помысел александрийского сапожника, вознесший его выше преподобных отшельников. Этот простой человек среди суеты большого города смотрел на проходящих мимо людей и думал: «Все они идут в рай, один лишь я достоин ада». Такое высочайшее смирение земному рассудку кажется совершенно непонятным, абсурдным. Как это я, честный труженик, могу быть хуже вот этого лодыря или вон того жулика? Неужели я, верная супруга и мать семейства, могу быть ниже вон той гулящей девки? Как я, монах, постник и молитвенник, могу оказаться хуже и ниже всех этих мирян, погрязших в мирской суете? Но все подобные самопревознесения, суждения и осуждения по сути есть святотатство, присвоение себе права суда, принадлежащего лишь Всеведущему Творцу. Есть пословица: «чужая душа – потемки», но точнее было бы сказать, что душа нашего ближнего – тайна, известная лишь Господу Сердцеведцу.

Множество было примеров того, как нечестивцы и злодеи, опамятовавшись, воспламенялись огнем покаяния и сияли святостью, и не меньше примеров того, как люди безупречной жизни, возгордившись, падали в нечистоту и позор. Только Всевышний знает, на что способна и чего стоит та или иная душа. И в каждой человеческой душе таится образ Божий: он может быть скрыт напластованиями греха, но каждый может стереть это помрачение покаянным порывом в Горняя. Божественный образ есть во всех, и любой земной человек, какой бы праведности он ни достиг, хуже и ниже этого священного образа, ибо в сравнении с Пречистым Господом самые Небеса нечисты. По свидетельству святого царя-пророка Давида, «всякий человек ложь» (Пс. 115, 2). Поэтому мудрость христианина в том, чтобы не судить и не осуждать ближних, не оскорблять сокрытого в них Божественного достоинства, а внимать самому себе, очищать в самом себе образ Господень. По мере того, как высветляется духовное зрение, человек начинает понимать всю свою слабость, всю опасность кажущихся мелкими недостойных делишек и мыслишек, отделяющих его от Пречистых Небес, видит свои грехи, как «песок морской» и научается уповать не на себя, а на милость Бога Вселюбящего.

Поддавшись соблазну тщеславия, сатанинскому соблазну «быть как боги» (Быт. 3, 5), наши прародители помрачили в себе образ Всевышнего, а от них первородная порча перешла на всех их потомков, на все человечество. Изменив Небесному Отцу, люди стали рабами соблазнителя-диавола, жалкими игрушками внушаемых им низких страстей и пороков. Ведущие духовную брань знают, как мучительно трудно бывает победить в себе греховные помыслы, как накатывает на душу подобное шквалу наваждение, стремящееся подавить нашу волю, толкнуть на поступки, противные нашему разуму и сердцу. Но мы, христиане, можем бороться и побеждать, ибо Безгрешный Христос искупил нас Своею Кровию из диавольского рабства, даровал нам благодатные силы для борьбы с греховным соблазном.

Однако недаром сказал Господь Спаситель: «Без меня не можете делать ничего» (Ин. 15, 5). Если человек начинает тщеславиться, приписывая свои духовные успехи лишь собственным силам и заслугам, то отступает от него Христос, оставляя его наедине с человеческой немощью. Без благодати Божией человек не способен сопротивляться демоническим насилиям. И великие аскеты, творившие чудеса, изумлявшие христианский мир своими подвигами, поддавшись тщеславию, внезапно падали – совершали недостойные дела, делались ничтожней худших грешников. И такое попущение было для них милостью Божией – возможностью познать свою слабость, покаяться и смириться, но бывало и так, что души подвижников закостеневали и мертвели в гордыне, и вместо восхождения на высоты Небесного Царства низвергались они в бездны преисподней. Без благодатной помощи Божией не может быть ни святости, ни праведности, ни простого благочестия, а благодать даруется лишь смиренным. Вот почему сказано в Священном Писании: «Хвалящийся хвались о Господе» (2 Кор. 10, 17).

«Троерожным бесом» называет демона тщеславия преподобный Иоанн Лествичник, замечая: «Как ни брось сей троерожник, все один рог торчит наружу». Тщеславный аскет чванится тем, что питается лишь хлебом и водой, так же, как тщеславный богач – деликатесами на своем столе. Тщеславная нищенка гордится своими лохмотьями так же, как тщеславная щеголиха – нарядом от знаменитого модельера. Тщеславный благотворитель так же превозносится творимой напоказ милостыней, как тщеславный скупец – своим растущим счетом в банке. В нынешние смутные времена дошло до того, что наемные убийцы и продажные женщины начали хвастаться своим «профессиональным мастерством».

Бес тщеславия льстит пороку и злобе, но тот же многообразный демон способен, словно пиявка, присасываться к добродетелям, чтобы исказить и опустошить их. Даже отшельника в пустыне могут прельстить тщеславные помыслы о тяжести понесенных им трудов, о дарованиях и озарениях, которых он сподоблялся, и он падает, если не сумеет распознать и отсечь бесовский прилог. Еще опаснее для подвижника услаждаться похвалами от окружающих его людей. Эти похвалы могут быть искренними, могут воздаваться по достоинству, но в них – тонкий и сладкий яд, обволакивающий разум, провоцирующий самолюбование и гибельное самопревознесение.

Противоядие от такого искушения – в строгом совете Василия Великого: «Как избежать страсти человекоугодия и слабости к похвалам человеческим? Несомненной уверенностью в присутствии Божием, постоянной заботой об угождении Богу и пламенным желанием блаженств, обетованных Господом. Ибо никто пред очами Владыки не старается об угождении подобному себе рабу к бесчестию Владыки и своему осуждению». А чистая смиренная душа, даже и научившись отсекать прилоги тщеславия, всякую похвалу от людей воспринимает болезненно – как смрадный дым соблазна, как покушение на ее чистоту и верность Пречистому Богу.

Смиреннейшим из смиренных был преподобный старец Савватий, один из подвижников русской Северной Фиваиды. О беспримерном самоотвержении этого угодника Божия свидетельствует то, что мы ничего не знаем о его мирском прошлом: ни где он родился, ни кто были его отец и мать, ни из какого сословия он происходил, – святой старец никому об этом не рассказывал, никогда об этом не вспоминал: он отрешился от мира настолько, что как бы и родился на свет уже иноком. Святой Савватий подвизался в Кириллово-Белозерском монастыре, обители настолько сурового устава, что лишь немногие отваживались вступить в ее братию.

Основал монастырь в северных дебрях на берегу Белого озера ученик и любимец Преподобного Сергия Радонежского, святой чудотворец Кирилл. Здесь хранили установленные духоносным аввой строгие правила: не иметь ничего своего, нести наказание за любое праздное слово, пищу вкушать и даже воду пить только за общей трапезой, трудиться на послушаниях до изнурения, непрестанно молиться, а нарушившего устав без пощады изгонять из обители. Среди белозерских иноков-ревнителей не в диво и не в редкость были усердие в молитве, посте и трудах, какие являл преподобный Савватий. Но он был из тех умилительных земных Ангелов, каких называют «сладостный старец».

Изумительно было его безгневие: он спешил сам просить прощения у всякого, кто вздумал бы сказать ему резкое слово, как-либо его обидеть. Подражатель любви Христовой, святой Савватий был «слуга всем»: ухаживал за заболевшими, спешил помочь ослабевшему и разделить боль опечаленного. В лучах его любви согревался всякий, кто к нему приближался, и не полюбить этого кроткого человека Божия казалось невозможным. Собратья восхищались им, уже хвалились им как сокровищем монастыря перед паломниками. Эти похвалы человеческие начали смущать и тревожить святого старца так, что он испугался за собственную душу. Преподобный Савватий задумал бежать от этой грозящей ему славы земной туда, где его никто бы не знал и никому бы не пришло в голову его расхваливать.

Он слышал о том, что в Новгородских владениях посреди озера Нево (Ладожского) на острове Валаам есть монастырь еще более уединенный, чем даже Белозерский, и решил переселиться в эту обитель. О таком желании своего сердца преподобный Савватий рассказал отцу игумену; тот, будучи духовно опытен, понял его состояние и благословил в путь; вся братия, рыдая о разлуке, вышла провожать сладостного старца.

Как и надеялся святой Савватий, в Валаамском монастыре никто его не знал и прежде о нем не слышал, но братия с радостью приняла в свои ряды убеленного сединами монаха. Преподобный старец старался быть как можно незаметнее, напрашивался на «черные» трудовые послушания, но не сумел скрыть сияния своих добродетелей. Вскоре и здесь все иноки и сам Валаамский игумен начали почитать его не как брата, а как отца.

Игумен повелел угоднику Божию сделаться монастырским духовником и наставлять молодых иноков в богоугодном житии. Преследующий его и здесь почет так устрашил смиренного старца, что он впал в жестокую скорбь. Однако Валаамский игумен наотрез отказался отпустить его куда-либо, не желая терять нежданно явившегося на остров благодатного наставника. Преподобный Савватий чувствовал, что погибает; после долгой молитвы о вразумлении Свыше ночью он тайно бежал с Валаама и отправился на поиски мест безлюдных.

Так, удалившись с берегов Белого озера, преподобный Савватий достиг дикого побережья Белого моря, где человеческое жилище было редкостью. Странствуя, святой старец встретил неких поморян, которые рассказали ему о затерянных среди морских просторов необитаемых Соловецких островах. С великой радостью, как долгожданную весть и призвание от Бога слушал святой Савватий этот рассказ. Он узнал, что на Соловках есть и высокие горы, и дремучие леса, изобилующие ягодами и грибами, и озера с чистой и прозрачной водой, в которых играют косяки рыб. С умилением слушал кроткий угодник Христов о том, что на Соловках нет и никогда не бывало хищников: там мирно пасутся олени и лоси, резвятся зайцы, вьют гнезда глухари и куропатки, не страшась ничьих острых зубов, клювов и когтей. Эта картина напомнила святому старцу утраченный согрешившими прародителями земной рай, где «волк жил вместе с ягненком, и барс лежал рядом с козленком... и корова паслась с медведицею, и детеныши их лежали вместе» (Ис. 11, 6–7).

По выражению жития, «пустыннолюбивая душа его возрадовалась». Но поморяне предупредили: на Соловках не живет ни один человек, и жить там людям нельзя, потому что большую часть года острова отрезаны от материка свирепой и непреодолимой морской стихией; лишь изредка, только в летние месяцы, мореходы отваживаются доплыть туда – и после недолгой рыбной ловли спешат возвратиться обратно. Когда же преподобный Савватий сказал, что решил поселиться на Соловках, поморяне подумали, что старый монах сошел с ума, и пытались образумить его, спрашивая:

– О старче! Чем ты станешь питаться или во что одеваться на острове, будучи в столь преклонном возрасте и ничего не имея? И как ты будешь один жить в холодной стране, в дальнем расстоянии от людей, когда ты уже не в силах ничего сам для себя сделать?

Преподобный Савватий, давно уже предавший всего себя в спасительную волю Господню, отвечал:

– Детки, я имею такого Владыку, Который природу старика делает юною, равно как и младенца взращивает до лет преклонной старости. Он обогащает бедных, дает потребное нищим, одевает нагих и малою пищею досыта насыщает алчущих, подобно тому, как некогда в пустыне насытил Он пять тысяч человек пятью хлебами.

Услышав такие речи, некоторые из поморян стали смеяться над мнимым безумцем; другие же, более разумные, изумились силе веры человека Божия.

Всещедрый Бог не посрамил упования верного Своего, послав ему достойного сподвижника. В дальнейшем странствии святой Савватий встретил отшельника, преподобного Германа, обитавшего при часовне близ устья реки Выг. Это был уроженец городка Тотьмы, простец из простецов, неграмотный, но услышанного в детстве от священника его чистой душе оказалось достаточно для того, чтобы возгореться великой любовью ко Христу Спасителю и возжаждать молитвенного с Ним уединения. Покинув все мирское, он забрел в малолюдный край и поселился там.

Но святой Герман видел более прекрасную пустыню, которая манила его к себе. Однажды вместе с рыбаками он побывал на Соловках: дивной увиделась ему девственная природа этих островов, благодатный покой осенил там его боголюбивую душу. Но на то, чтобы остаться на Соловках в одиночестве, совершенно оторваться от мира человеческого, святому Герману не хватало решимости. И вот, явным знамением Всевышний благословил его на путь в ту желанную пустыню – в его келлию явился подобный Ангелу старец, тоже стремящийся на Соловецкие острова.

В одинокой молитве упивался святой Герман молитвой к Богу Небесному, но словно бы втуне оставалось его человеколюбие – потребность служения ближнему. В подвигах отшельничества очищалось и возвышалось его сердце, но он не имел духовного наставника, который мог бы просветить его разум. Теперь Господь послал ему блаженного старца, которому можно было служить с самозабвенной радостью. Слаще меда казались простецу-отшельнику учительные речи преподобного Савватия, сведущего в Священном Писании и в святоотеческих преданиях. Втайне святой Герман задавался вопросом: уж не явился ему и впрямь в образе этого светлого старца Ангел Небесный? Но преподобный Савватий был из плоти и крови, только духом равен был Небожителям.

На утлой лодке, сколоченной святым Германом, захватив с собой кое-какие припасы, топор и мотыгу, обретшие друг друга собратья-пустынники отплыли на желанные Соловки. По милости Господней все три дня их плавания погода оставалась безбурной. Они благополучно пристали к Большому Соловецкому острову и там, где вышли на берег, сразу же поставили крест. Поселились святые Божии у подножия показавшейся им изумительно красивой горы с острым удлиненным гребнем, по форме напоминающей секиру. (Гору эту так и назвали – Секирной. Через пятьсот лет для заключенных большевицкого ГУЛАГа она стала страшной «Секиркой»: на ее вершине был карцер, где применялись изуверские пытки, после которых заморенных узников привязывали к бревнам и сталкивали с горы вниз).

Преподобные Савватий и Герман на Соловках жили жизнью почти Небесной: молились, пели псалмы Давидовы, вели духовные беседы, добывали себе в поте лица постническую пищу, возделывая поле, на котором выращивали рожь и овощи: руками работали, а устами славили Господа.

Лишь однажды блаженное уединение отшельников попыталась нарушить мирская суетность. До того как преподобные отцы поселились на Соловках, эти острова казались для людей непригодными и никому не нужными. Однако же два монаха, один из которых – дряхлый старец, жили там и не умирали, устроились, по-видимому, уютно, – мысли об этом возбудили в приморских жителях одно из самых злых чувств – зависть. Между ними пошли толки: Соловки, мол, от века наша вотчина, мы в этом краю местные, а монахи – пришлые, на тех островах можно и рыбачить, и охотиться, и, как выяснилось, даже хлеб растить, так что надобно нам устроить там свое поселение, а монахов оттуда выгнать. Для начала поморяне в качестве разведчиков послали на Соловки некоего рыбака с женой. Это семейство поставило себе избу на том же Большом Соловецком острове, но в некотором отдалении от келлий преподобных Савватия и Германа, так что те о новых поселенцах до поры не ведали.

Но вот однажды ранним утром святой Савватий вышел из своей келлии, чтобы окадить поставленный перед входом крест, и вдруг услышал в отдалении истошные женские вопли. Святой старец осенил себя крестным знамением в уверенности, что услышанное – бесовское наваждение, но крики избиваемой женщины не стихли и после этого. В недоумении святой Савватий пошел к своему сподвижнику и рассказал ему о странном явлении. Преподобный Герман выбежал из келлии и услышал то же самое. Ему подумалось, что, быть может, это кричит не демон, а все-таки человек, нуждающийся в помощи. Он пошел на крик и увидел рыдающую женщину. Это была жена рыбака. На участливый вопрос отшельника: какая беда с ней случилась? – женщина сквозь слезы ответила:

– Мы с мужем собирались жить здесь и построили дом. А только что, когда я шла на озеро к мужу моему, меня встретили двое юношей, блистающих, как молния, так что смотреть на них было больно и страшно, и схватили меня, и били розгами, и говорили: «Уйдите прочь от сего места, вы недостойны здесь жить, ибо Бог устроил место сие для пребывания иноков; скорее же уйдите отсюда, чтобы не погибнуть вам злою смертию!» После сего светозарные юноши вдруг стали невидимы...

Преподобные Герман и Савватий возрадовались, поняв, что происшедшее оказалось не бесовскими кознями, а явлением Ангелов Господних, оберегающих их пустыню от вторжения мирской суеты. Рыбак с женой в спешке собрали свои пожитки и тотчас отплыли на материк. Их рассказ устрашил завистливых поморян: больше никто из них не смел посягать на оберегаемые Небесными силами Соловецкие острова.

Святые собратья-подвижники вместе прожили в благодатной пустыне шесть лет. Подобно слившемуся пламени от двух светильников, возносилась их молитва к Престолу Всевышнего. Души их насыщались светом богообщения. Для земного пропитания им нужны были крохи; как сказано в житии, преподобный Савватий «до крайних пределов истощал свою плоть и уже на земле явился жилищем Святого Духа», и святой Герман немногим уступал ему в постничестве. Отшельникам для поддержания сил вполне хватало урожая с их огорода, да и изредка посещавшие остров рыбаки жертвовали святым инокам кое-какие припасы. Но однажды, уже в конце лета, святому Герману померещилось, будто из-за неурожайного года им не хватит пищи на долгую бесплодную зиму, и почудилось, будто долг его перед преподобным Савватием съездить на материк и привезти оттуда запас провизии. Святой старец не удерживал младшего собрата, хотя и предчувствовал, что в земной жизни им больше не суждено увидеться.

Преподобный Герман благополучно доплыл до «большой земли», но пока он добирался до одного из прибрежных селений и собирал там припасы, наступило необычайно раннее похолодание, на море опустился туман, подули штормовые ветра – раньше обычного настало суровое время, делавшее Соловки недоступными. С жестокой скорбью смотрел с берега преподобный Герман на яростно вздымавшиеся морские волны и понимал: если он теперь отправится в плаванье, то только сам погибнет, а оставшемуся в одиночестве святому старцу ничем не поможет.

А между тем преподобный Савватий в своем уединении не испытывал никаких лишений. Смиренный угодник Божий, во плоти подражавший бесплотным Небожителям, он предвидел близость своей кончины – сладчайший миг разрешения от телесной оболочки и совершенной встречи с Христом Спасителем. Одно печалило блаженного старца: со времени бегства с Валаама он не сподоблялся Причастия Животворящих Таинств Господних. Всещедрый Бог по вере преподобного Савватия удостоил его и такого напутственного утешения. Почувствовав, что срок его отшествия в мир иной уже совсем близок, святой старец сел в утлый челнок, помолился об умиротворении морской стихии, и ставший нежным ветерок по сделавшимся ласковыми волнам за два дня доставил его на материк.

В том малолюдном краю еще совсем не было храмов, лишь изредка встречались часовни, а окормляли Таинствами Церкви жителей немногих селений этого глухого края странствующие иеромонахи. Выйдя на берег, преподобный Савватий направился к той часовне на реке Выг, где некогда подвизался святой Герман. Промысл Божий послал навстречу блаженному старцу одного из странствующих пастырей, игумена Нафанаила, который шел со Святыми Дарами причащать больного в рыбачьей деревне. С восхищением смотрел игумен Нафанаил на дивного Соловецкого пустынника, о подвигах которого ему дотоле уже доводилось слышать. А преподобный старец смиренно склонился к ногам служителя алтаря с мольбой:

– Отче, умоляю твою святость: данною тебе от Бога властию разрешать отпусти мне грехи, кои я стану тебе исповедовать, и удостой меня Причащения Святых Таин Пречистого Тела и Крови Христа, Владыки моего. Уже много лет я пламенею желанием напитать мою душу сею Божественною пищею. Итак, святой отец, напитай меня ныне, ибо Христос Бог мой показал мне твое боголюбие для того, чтобы ты очистил меня от грехов, которые я от юности до сего дня соделал словом, делом и помышлением.

Выслушав исповедь пустынника, игумен Нафанаил прослезился и воскликнул:

– О, если бы мне для очищения моего нерадения иметь твои грехи, преподобный!

Но, по-земному рассудив, будто бы священный обряд лучше совершить в удобное время и в удобном месте, он сказал святому старцу:

– Господин мой отец Савватий, ступай теперь к часовне, что на Выге, и там подожди меня: я иду к больному и скоро возвращусь к твоему преподобию; рано утром я приду туда к тебе.

Преподобный Савватий ответил словами духовной мудрости:

– Отче, не откладывай до утра: ведь мы не знаем, будем ли дышать воздухом до завтра.

Игумен не дерзнул противоречить и медлить долее с преподанием просящему Святых Даров. Так святой Савватий соединился со Сладчайшим Господом своим Иисусом Христом перед отшествием к Нему в вечность. При прощании игумен Нафанаил, желая еще раз насладиться лицезрением угодника Божия, умолял все же подождать его в часовне на Выге, на что святой старец тихо улыбнулся и ответил согласием.

Дойдя до часовни, преподобный Савватий укрылся в келлии, которую когда-то устроил его младший собрат, и стал молитвенно благодарить Спасителя за Животворящие Его Дары. Однако Всевышний судил святому старцу прежде кончины послужить еще одной человеческой душе. В то же время причалила к речному берегу ладья новгородского купца Иоанна.

Купец посетил часовню и поклонился святым иконам, а потом заметил, что в келлии по соседству кто-то есть, – вошел, с изумлением увидел ангелоподобного старца и стал просить его благословения и наставлений. Блаженный Савватий благословил этого раба Божия и поучал его в добродетелях боголюбия и воздержания, человеколюбия и милосердия, возводящих благочестивых мирян в Царство Небесное.

Иоанн был очень богат, умилившись, он стал просить святого старца принять от него в дар дорогие товары и золото, но преподобный отвечал: «Мне ничего уже здешнего не надобно, а если ты желаешь творить милостыню, то повсюду найдешь нуждающихся». Огорченный отказом, купец стал просить принять от него хоть что-то «на память», – угодник Божий отвечал советом: «Лучше, чадо Иоанн, ночуй здесь до утра, – и ты узришь благодать Божию и благополучно уйдешь своей дорогой».

Однако купец спешил по торговым делам, казавшимся ему неотложными, и утра ждать не захотел. Он взошел на ладью и приказал было отчалива ть, но вдруг содрогнулась земля, вспенились волны и разразилась страшная гроза. Иоанн ужаснулся и остался ночевать на берегу. Наутро он подошел к келлии, где пребывал святой Савватий, и постучался в дверь со словами:

– Прости меня, старец Божий, что я, питая любовь и веру к твоей святости, осмеливаюсь снова войти к тебе. Молю твое преподобие, напутствуй меня на дорогу твоим благословением, чтобы мне, охраняемому твоими святыми молитвами, благополучно путешествовать.

Ответа не было. Купец постучал во второй раз и в третий, наконец, отважился войти, – и увидел преподобного Савватия сидящим в мантии и клобуке, рядом стояла кадильница, от которой по келлии разносилось благоухание. Тело святого подвижника было бездыханно, душа его уже отлетела в Горние обители. Вскоре в келлию явился и игумен Нафанаил, увидел почившего от земных трудов пустынника и плачущего над ним купца и тоже заплакал – о том, что опоздал и уже не удостоится беседы с земным Ангелом. Насытившись слезами, игумен и купец рассказали друг другу о том, что сподобились увидеть и услышать от духоносного старца. Затем после надгробных песнопений они похоронили честные мощи преподобного Савватия подле часовни, думая, что «отдают землю земле».

Одна-единственная беседа со святым Савватием преобразила душу купца Иоанна: слуги его не могли нахвалиться щедростью и лаской бывшего дотоле черствым хозяина; он сделался так милосерден и нищелюбив, что не ждал просьб, а сам повсюду находил, питал, одевал, обогащал бедных, сирых, убогих. Иоанн сделался ревностнейшим благотворителем храмов и святых обителей, в особенности же монастыря Соловецкого, возникшего на месте подвигов его дивного наставника.

Бегство от земной славы смиренного инока Савватия завершилось вечным его прославлением в Царстве Небесном. Но на земле горька была печаль его духовного сына и сподвижника. Узнав о кончине своего сладостного аввы, преподобный Герман почувствовал себя осиротевшим. Он проклинал свой опрометчивый отъезд с острова, лишивший его возможности проводить святого старца Савватия в последний земной путь. Он не решился в одиночку возвратиться на Соловки, где так светло и радостно было молиться и трудиться им двоим. Не вернулся он и к месту первоначального своего отшельничества, к часовне на Выге, – там слишком острую боль причиняли бы ему воспоминания о первой встрече со святым Савватием и близость могилы сладостного старца.

Преподобный Герман устроил себе новую келлию близ устья реки Сумы. Там он предался казавшемуся безудержным плачу: лил слезы об отъезде своем с Соловков, представляя его страшным грехом, неустанно оплакивал разлуку со святым Савватием. По-человечески очень понятна эта скорбь великой любви, скорбь разлученного с духовным отцом сына, но не было в таком страстном горе высшего духовного разумения. Около года длилось это искушение преподобного Германа. Наконец острота его боли стала смягчаться, как должно, упованием на вечную встречу со сладостным аввой в Горнем Царстве. Тогда Всещедрый Господь послал святому Герману и земное утешение в его сиротстве.

Год жестокой скорби был попущен преподобному Герману, чтобы он научился различать пути Промысла Божия и всецело доверять Премудрости Господней. Всевышний судил ему стать как бы связным между двумя светозарными столпами Соловецких островов благодати, проводником, служителем и главным свидетелем жития их обоих.

Вслед за преподобным Савватием через семь лет к святому Герману явился еще один великий беглец от мирской суеты – преподобный Зосима. Второй земной ангел, по высоте и красоте души равный первому, обратился к нему с той же просьбой: проводить его на уединенные Соловки.

Душа преподобного Зосимы была светла, чиста и тверда, как алмаз, поэтому путь его к вершинам святости был прям, прост и стремителен. С раннего детства он являл себя ревнителем благочестия. Смиренный, кроткий и тихий, он сторонился озорных сверстников, только в храме Божием или в молитвенном уединении святой отрок чувствовал себя счастливым. Едва научившись грамоте, он настежь распахнул свой разум для постижения Божественной истины, услаждаясь чтением Священного Писания и духовных книг. Родители его Гавриил и Варвара были благочестивы и добродетельны: очень многое почерпнул он для себя из их примера и наставлений, но мирского благочестия юному богоискателю казалось мало.

Родители мыслили по-мирски, хотели для сына земных дозволенных благ; когда святой Зосима достиг совершеннолетия, они задумали его женить. Узнав об этом замысле, он тайно скрылся из дома, в одном из новгородских монастырей принял иноческий постриг и вернулся под отчий кров уже в черном облачении земного Ангела. Вернулся он ненадолго – за родительским благословением на избранное им высокое поприще. Родители поплакали, но смирились со свершившимся и благословили неотмирного сына. Жалея отца и мать, святой Зосима медлил с поисками обители, до поры он поселился в пустынном месте близ родного села Толвуя и там, как отшельник, предавался подвигам богомыслия, молитвы и поста, изредка прерывая эти труды, для того чтобы навестить и утешить родителей. Когда Гавриил и Варвара скончались, святой Зосима похоронил родивших его, раздал бедным оставшееся после них наследство и отправился искать себе благодатного пристанища.

Ревнитель обошел знаменитые многолюдные монастыри Новгородских земель, но нигде не нашел того, чего желала его душа. Даже в самых строгих обителях устав казался святому Зосиме недостаточно суровым. Но гораздо больше огорчало его другое: монастыри, которые он посещал, находились как бы посреди мирской суеты, были подобны островам, берега которых размывает мирской прилив. Эти обители часто посещали миряне, да и сами иноки нередко выходили в окрестные города или селения по разным надобностям.

Святой Зосима видел, как опасны соприкосновения с суетным и греховным миром для душ монахов, призванных к равноангельному житию, как мирские соблазны приводят к снижению духовного настроя и даже к грехопадениям в среде иноческой братии. Ревнитель не только счел подобную атмосферу неприемлемой для себя лично – он испытывал щемящую жалость к своим собратьям по духу, к инокам, подвергающимся таким опасностям.

Это духовное сострадание было знаком особого призвания святого Зосимы: ему предстояло стать не просто наставником верующих, а пастырем подобных себе подвижников, «отцом отцов». Как сокровенное и заветное чаяние взору его рисовалась обитель совершенно уединенная, для мира труднодоступная, где ничто не смущало бы монашеское братство, единодушно стремящееся в Горнее Царствие. Если преподобный Савватий был одиноким светильником, первопроходцем, освятившим своими молитвами Соловецкие острова, то преподобному Зосиме суждено было стать основателем и первоначальником великого Соловецкого монастыря – великого духовного оплота для искателей высшего подвига во славу Господню.

Не найдя искомого в городах и селениях, святой Зосима стал скитаться по безлюдным местам, дебрям и пустошам. Эти поиски по Промыслу Божию привели его на побережье Белого моря, к келлии преподобного Германа. Их встреча была подобна желанному свиданию никогда прежде не видевших друг друга, но бесконечно родных братьев. В дивном пришельце для святого Германа словно бы воскрес его покойный возлюбленный наставник – в речах преподобного Зосимы была та же духовная сладость и глубина ведения, от него исходило такое же благодатное сияние, как от преподобного Савватия. Но с не меньшим восхищением смотрел сравнительно молодой монах Зосима на пустынника, закаленного многолетними отшельническими подвигами, лучащегося чистейшим светом добродетели. Рассказы святого Германа о соловецком уединении, о красотах и чудесах безлюдных, почти неотмирных островов, – это была та самая весть Свыше, которой ждала и жаждала душа преподобного Зосимы.

Совершившееся за семь лет до того словно бы повторилось. Вновь два святых мужа, обретшие друг друга, снарядили челнок и по внезапно притихшему Белому морю отплыли на Соловки. На сей раз пустынники остановились неподалеку от морского побережья, на месте, где обычно укрывались от бури заезжие моряки. Там они поставили себе шалаш и провели ночь в молитве.

Наутро преподобный Зосима, выйдя из кущи, увидел необычайный свет и прекрасный храм, витающий в воздухе. Прежде он не имел опыта чудесных видений, поэтому смутился, ужаснулся и поспешил вернуться в укрытие. Заметив, как изменилось его лицо, святой Герман спросил: «Чего устрашился ты, брат мой? Не увидел ли ты что-нибудь необычное?». А узнав о явленном знамении, рассказал об ангельском пророчестве, прозвучавшем над островом еще при преподобном Савватии. Страх святого Зосимы сменился ликованием – Всевышний явственно благословил желание его сердца устроить здесь иноческую обитель.

Еще несколько лет преподобные отцы провели на острове в молитве, богомыслии, трудах и духовных беседах. А потом почти в точности повторилось однажды уже случившееся. Вновь святой Герман, с его живым и подвижным характером, с его стремлением услужить собрату и позаботиться о нем, уподобился евангельской Марфе, которая «заботилась и суетилась о многом» (Лк. 10, 41). Опять ему показалось, что пищи отшельникам не хватит на долгую бесплодную зиму, и он отплыл на материк пополнять запасы. И снова необычно раннее похолодание и штормящее море не позволили ему вернуться на Соловки к оставшемуся в одиночестве сподвижнику. Вновь преподобный Герман в мучительной тревоге за возлюбленного собрата полгода должен был ждать хорошей погоды. Но все это происходило по Промыслу Божию.

В одиночестве, отрезанный от всех людей, преподобный Зосима проходил жестокую духовную школу, приобретал духовную закалку, необходимую будущему зиждителю великой обители, «отцу отцов». По попущению Господню ему пришлось претерпеть обычное для отшельников искушение: бесовские наваждения, яростные атаки жаждавших запугать его злых духов, которые Соловецкий пустынник отражал крестным знамением и сугубой молитвой. (Сохранилась рукописная Псалтирь, по которой, как впоследствии собственноручной на ней надписью засвидетельствовал святой митрополит Филипп, «правил правило сам Зосима-чудотворец»). Подвижник Божий говорил ополчившимся на него духам злобы: «Если дана вам власть надо мною, делайте что хотите; если же нет,то напрасно трудитесь». Демоны отступили, но к преподобному Зосиме вплотную приблизился призрак голодной смерти. По человеческому разумению святой Герман отнюдь не напрасно беспокоился о провизии. Скопленный за лето запас пищи, хотя и расходуемый по крохам при жестоком постническом житии, начал иссякать – преподобный Зосима уже не постился, а голодал, уже совсем нечем становилось поддерживать силы изможденного тела. Но и в таком обстоянии доблестный подвижник превозмогал страдание молитвой, неустанно славословил Всевышнего и ободрял себя словами псалмопевца: «Возверзи на Господа печаль твою, и Той тя препитает» (Пс. 54, 23).

Святой Зосима не обманулся в этом казавшемся невероятным уповании. Небесный Отец не попускает верным непосильных испытаний. Однажды Соловецкий отшельник в изумлении увидел у своей келлии двух незнакомцев. Они поставили перед ним какую-то корзину со словами: «Возьми это и положи у себя; если будешь иметь нужду, можешь употреблять в пищу до нашего возвращения». Пустынник не успел ничего ответить – оба пришельца тотчас скрылись в морозной вьюжной ночи. Опомнившись от неожиданности, преподобный Зосима пошел следом за ними, вышел на морской берег – и увидел бушующие, с хрустом крошащие ледяную шугу волны. Никакие земные люди не смогли бы в такую погоду достичь Соловков. Пустынник понял: его посетили гости Свыше. В принесенной ими корзине оказались свежеиспеченные еще теплые хлебы, запас муки и постного масла. Этого преподобному Зосиме с лихвой хватило для пропитания до прибытия его духовного брата.

В середине весны мучительное ожидание святого Германа наконец кончилось. В первый же погожий день он отплыл на Соловки и к неописуемой своей радости нашел там преподобного Зосиму живым и благополучным. Он прибыл на остров не один – с ним приплыл благочестивый рыбак Марк, также желавший иночества. Они привезли не только запас продовольствия, но и рыбацкие снасти. Больше Соловецкие подвижники нужды в пище не испытывали.

Постепенно по поморским селениям, а затем и далее по Новгородским землям начали распространяться известия о богоугодном житии иноков на Соловецких островах. Один за другим на Соловки стали прибывать ревнители, стремившиеся к строгим монашеским подвигам. Подражая первым насельникам островов, они строили себе келлии, усердствовали в молитве и посте, трудами рук своих добывали себе пропитание. На том месте, где преподобный Зосима видел парящую в воздухе дивную церковь, соловецкая братия построила деревянный храм во имя Преображения Господня. Затем послали гонца к Новгородскому архипастырю, коим был тогда святой архиепископ Евфимий. Святитель с изумлением выслушал рассказ посланца и с недоумением спрашивал: «Как могут жить люди в столь суровом месте, посреди моря-океана?», – но, удостоверившись в правдивости услышанного, возблагодарил Всевышнего, даровавшего служителям Своим подобное мужество. Архипастырь направил на Соловки одного из новгородских игуменов, с тем чтобы тот освятил новопостроенный храм и возглавил новосозданную иноческую обитель. Так было положено начало великому Спасо-Преображенскому монастырю на Соловецких островах.

Однако ни первый Соловецкий игумен, ни двое других, которых также из Новгорода присылали ему в преемники, не выдержали служения на диком, суровом острове. Наконец  братия решились избрать настоятеля из собственной среды и стали умолять своего первоначальника, преподобного Зосиму, чтобы тот стал их главой и наставником. Но смиренный угодник Господень и слышать не хотел о такой чести. Тогда старшие иноки сошлись в келлии святого Германа и сказали друг другу: «Мы собрались сюда для подвижника Божия Зосимы; из нас никто не может быть игуменом; игуменом должен быть тот, кому мы поручили души наши». Они тайно отправили посла к Новгородскому архиепископу с просьбой, чтобы святитель сам вызвал преподобного Зосиму к себе и повелел ему принять игуменство. Архипастырь, многое слышавший о подвигах Соловецкого первоначальника, склонился на эту просьбу, и святой Зосима не дерзнул ослушаться его веления, прозрев в нем повеление Самого Бога Небесного.

Из поездки в Новгород преподобный Зосима вернулся на Соловки в сане игумена. Уже первая совершенная им в Преображенском храме Божественная литургия запечатлелась чудесными знамениями: все братия видели, как при совершении Таинств Христовых лицо их святого настоятеля озарилось неземным сиянием, а по храму разнеслось дивное благоухание. В тот же день неким купцам-богомольцам, посетившим монастырь, преподобный Зосима дал в благословение просфору. Этот священный подарок купцы по небрежности выронили, потом обнаружили потерю, очень огорчились и стали плакать. Шедший той же тропинкой инок Макарий (в миру бывший рыбаком Марком) увидел странное зрелище: пса, который пытается схватить что-то с земли, но после каждой такой попытки с визгом, как от сильной боли, отпрыгивает. Отогнав собаку, инок увидел на земле просфору, от которой, как от раскаленного угля, исходил огонь. Не без трепета поднял брат Макарий просфору и понес святому игумену. Следом за ним к преподобному Зосиме явились и купцы, каясь, что потеряли его благословенный дар. С тихой улыбкой угодник Божий рассказал о происшедшем и вновь вручил им потерянную святыню.

Приняв начальство над монастырем, преподобный Зосима установил в обители любезные его сердцу правила общего жития и строгую нестяжательность. Он поучал братию и завещал будущим соловецким подвижникам «вести жизнь иноческую, как заповедали великие отцы общежития: не желать и не искать ничего для себя, а заботиться об общем покое; в храме стоять со страхом Божиим, не сходить с места, не разговаривать с другими; в трапезе сохранять молчание и внимать назидательному чтению... Игумен, священники, старцы, все братия едят и пьют в трапезе; кушанье для всех одинаковое; по келлиям, за исключением больных, нет стола; из трапезы не выносят кушанья и питья. Одежда и обувь выдается из монастырской казны. Если кто может, строит себе келлию; иначе живут в келлиях обители. Дохода нет никакого ни священникам, ни братии, ни служащим в монастыре и за монастырем; все нужное для каждого выдается из общей казны».

Все шире растекалась молва о святости Соловецкого игумена и высоте жития соловецкой братии, слава монастыря росла, – и все больше стекалось на Соловки благочестивых паломников, желавших воочию увидеть подобных Ангелам иноков, просить их молитв и благословения. У обители появились благотворители, почитавшие для себя честью помогать святому монастырю кто чем может: кто победнее – зерном, кто побогаче – церковной утварью.

Сияние любвеобильной души святого аввы Зосимы было таково, что просвещало даже тех, кто не мог понять его наставлений. Не только русские православные люди, но, как свидетельствует житие, «лопари и чудь, даже норвежцы приходили к преподобному Зосиме и поучались душевному спасению. Мало зная язык русский, они слушали язык сердца чистого, которое без слов говорит сердцам о Боге и вечности». В монастырской летописи отмечено: «Воевода каянского войска Феодор-варяг с двумя подвоеводами, дети корельские, вымольцы и тиврульцы и все войско каянское, наученные вере Христовой преподобным Зосимой, дали при преемнике его Арсении колокол в Соловецкую обитель».

Но не безмятежным оказалось время становления Соловецкой обители, вскоре над самим ее существованием нависла угроза. Недаром сложена пословица: «Где Бог, там и бес». Ненавистнику и завистнику диаволу нестерпимо зрелище островов благодати, подобных Соловецким, где множество человеческих душ могут обрести прямую и высокую дорогу в Царство Божие. Всезлобный дух наущает недобрых людей на вражду против святости. Еще совсем недавно основалась Соловецкая обитель, и не только быт братии был, как должно, скуден и прост, – скудны были запасы, и никаких богатств и сокровищ в монастырской казне и в помине не было. А монастырю уже завидовали, и на сей раз не простецы-рыбаки, как во времена преподобного Савватия, а люди сильные и опасные.

Приближенные и слуги, прихлебатели и льстецы могущественных новгородских вельмож, «боярская чадь», в отдаленном от Новгорода приморье чувствовали себя всевластными господами. Как известно, кто перед сильным – холуй, тот перед слабым – хам и насильник. Эта боярская челядь стала являться на Соловки, подобно разбойникам: называли острова «своей вотчиной», отнимали у иноков рыбачьи сети и улов, грабили устроенные монастырем амбары и соляные варницы, грозили сжечь келлии и храм и навсегда изгнать иноков из этих мест. Угрозы эти казались особенно страшными, поскольку притеснители были из свиты Марфы Посадницы, богатейшей и влиятельнейшей боярыни, рвавшейся к власти над Новгородом, ради ненасытного своего честолюбия готовой даже предать Святое Православие, заключить вероотступнический союз с польским королем-католиком.

Скорбно было преподобному Зосиме слышать угрозы его возлюбленной обители, видеть насилия над его возлюбленной братией. Утешением и опорой святому игумену служил неразлучный духовный брат преподобный Герман, в час испытания успокаивавший его словами: «Надо терпеть и молиться: это не люди нам делают зло, а бесы, которым ненавистно наше здесь пребывание, – они вооружают против нас людей, пока Господь не положит предел их ухищрениям».

Тем временем в Новгороде опочил о Господе святой архиепископ Евфимий. Его преемником стал великий святитель Иона, чудотворец и прозорливец. К нему, когда насилия «боярской чади» над Соловецкой обителью сделались нестерпимыми, отправился преподобный Зосима с мольбой о заступничестве. Богомудрый святитель сразу понял, какое духовное сокровище, какой светоносный источник благодати обретают Новгородская земля и вся православная Русь в Соловецком монастыре.

Истинный архипастырь народа, любвеобильный и строгий, святитель Иона умел смирять своеволие не только боярской челяди, но и самих гордых бояр. По призыву святителя собралось новгородское всенародное вече и единодушно решило: отдать Соловецкие острова в вечное владение иноческой обители во имя Преображения Спасителя. Об этом приговоре была составлена и вручена преподобному игумену Зосиме вечевая грамота за подписями святителя Ионы, посадников и тысяцких, при восьми свинцовых печатях. Вдобавок знатнейшие бояре сделали богатые вклады на обустройство монастыря – с этим пожалованием и милостыней преподобный Зосима вернулся на Соловки, успокоил, утешил и обрадовал братию.

Но вот, Всевышний призвал в Свое Царствие и святителя Иону. Кончина его стала предвестием страшных для Новгорода потрясений. Новоизбранный архиепископ Феофил был человеком слабохарактерным, с ним мятежные бояре почти не считались. Созрел предательский заговор: Марфа Посадница и ее приспешники уже открыто призывали к разрыву с православной Русью, к принятию подданства польского короля. А на берегах Белого моря вновь осмелела Марфина челядь, опять начались вторжения, грабежи и угрозы святой Соловецкой обители. Вновь преподобный Зосима должен был ехать в Новгород в поисках защиты.

Но архиепископ Феофил смог помочь ему только советом: пусть Соловецкий игумен сам обходит дома знатнейших бояр, взывает к их совести и милосердию, – быть может, это подействует. Преподобный старец смиренно отправился бить челом новгородским вельможам. Не настолько еще очерствела сердцами новгородская знать, чтобы пренебречь духовным величием, всем известно было о святости Соловецкого игумена, и убеленного сединами подвижника всюду встречали с почетом, всюду готовы были помочь ему – и заступничеством, и щедрыми даяниями на его монастырь.

Перед святым Зосимой открывались все двери – все, кроме тех, что вели в хоромы Марфы Посадницы. Гордая боярыня не привыкла склоняться ни перед кем и ни перед чем, а в придачу челядь успела наговорить ей клевет на Соловецкого игумена, и она приказала слугам с позором прогнать от своих ворот святого старца.

Этот поступок надменной Марфы возмутил новгородцев, возмутил даже тех бояр, которые были соучастниками ее темных замыслов. То ли испугавшись, что всеобщее негодование оттолкнет от нее сторонников и разрушит ее планы, то ли и вправду раскаявшись, Посадница послала к святому Зосиме – просить у него извинения и пригласить к ней на пир. Незлобивый угодник Божий, и без того обиды не помнивший, приглашение принял. На пиру перед всеми своими знатными гостями Марфа торжественно вручила святому Зосиме дарственную, по которой Соловецкому монастырю отходили земли в устье реки Сумы и прибрежные рыбные ловли.

Среди шумных, быстро хмелевших гостей пиршества преподобный Зосима был по своему обыкновению кроток и молчалив, к скоромным яствам не прикасался, вкусил лишь толику хлеба. Внезапно ему открылось страшное зрелище: он увидел, что восемь из пирующих бояр сидят за столом без голов. Силясь отогнать видение, он дважды закрывал глаза, вновь открывал и видел то же самое. Сострадательный старец поник головой, из очей его заструились слезы; так в горькой печали просидел он до окончания пира. Позже ученик его Даниил, заметивший состояние своего наставника, дерзнул спросить: «Что значит, отче, что во время стола три раза смотрел ты на сидевших и потом с понурым лицом плакал?»

Святой Зосима поведал ученику о зловещем видении, повелев до поры никому об этом не рассказывать. А дому властолюбивой Марфы предрек Соловецкий прозорливец вот что: «Наступят дни, когда обитатели сего дома не станут ходить в нем; затворятся двери его, и дом зарастет травой».

Пророчества исполнились: через несколько лет великий князь Московский Иоанн III после подавления новгородского мятежа приказал обезглавить тех самых восьмерых бояр-заговорщиков, а Марфу Посадницу со всем ее семейством выслать в Нижний Новгород; богатства знаменитой боярыни были разграблены, дом ее пришел в запустение и разрушился. (В Новгородском Софийском соборе впоследствии была помещена большая икона преподобных Савватия и Зосимы с клеймами, живописующими события из житий Соловецких чудотворцев; на двух клеймах запечатлен пир у Марфы Посадницы: на первом – святой Зосима взирает на беззаботно веселящихся бояр, на втором – видит их обезглавленными.)

Смуты, мятежи, покорение буйного Новгорода великим князем Московским – все эти кровавые исторические события совершались словно бы в далеком далеке от благословенных Соловков. Святая обитель во главе с преподобным Зосимой жила и дышала молитвой; здесь множилась боголюбивая братия, поучались добродетели благоговейные паломники, здесь мысли и чувства, сердца и души человеческие отрешались от земной суеты в окрыленном устремлении к Богу Небесному...

Из повествований святого Германа и сердечный духовный брат его, преподобный игумен Зосима, и вся братия черпали память и любовь к первому подвижнику Соловков, преподобному Савватию. А в миру у этого дивного старца был не менее пламенный почитатель – купец Иоанн, свидетель блаженной его кончины. Благочестивый купец чтил память преподобного Савватия, встреча с которым преобразила его жизнь и душу, постоянным молитвенным поминовением. И с Небесных высот святой Божий явил чудесную помощь семье своего почитателя. Феодор, родной брат Иоанна, с кораблем своим попал в жесточайший шторм и на краю гибели воззвал к Небесной помощи. Тогда явился на корабле дивный светозарный старец, властным словом смирил бурю и вновь сделался невидим. По описанию брата Иоанн узнал в чудесном заступнике Соловецкого пустынника. Веруя в святость первоначальника иноческих подвигов на Соловецких островах, преподобный игумен Зосима молил Бога о даровании знамения в подтверждение этого. Таким знамением стало пришедшее в монастырь послание от кирилло-белозерской братии, не забывшей некогда обитавшего в ее среде сладостного старца. В письме с Белого озера значилось:

«Вы лишены великого дара – не с вами преподобный Савватий, который прежде вас потрудился для Бога на вашем месте, провел жизнь в посте и трудах, подвизался во всех добродетелях, как древние отцы; возлюбив Христа всею душою, удалился от мира и умер блаженною кончиною.

Некоторые из братий наших, бывши в Великом Новгороде, слышали о старце Савватии повествование боголюбивого Иоанна, что он, путешествуя по торговым делам, сподобился видеть преподобного Савватия живым, слышал духовное поучение его и вместе с игуменом Нафанаилом погребал его, почившего. Тот же Иоанн сказывал братиям нашим, что по молитвам преподобного Савватия Господь сохранил от потопления на море брата его Феодора. Мы слышали, что при гробе его совершаются знамения и чудеса. Он угодил Господу. И мы сами свидетели добродетельного жития его: блаженный отец довольно лет прожил с нами в дому Пресвятыя Богородицы, в Кирилловом монастыре. Потому пишем к вашей святости и советуем: не лишайтесь такого дара, перенесите к себе преподобного и блаженного Савватия; пусть положены будут мощи его там, где много лет трудился он. Здравствуйте о Господе в вечную жизнь и о нас помолитесь, боголюбивые, да избавимся от всех зол молитвами преподобного Савватия».

С духовным ликованием читал святой Зосима это послание, находя в нем подтверждение своей заветной мысли и чаяния. Огласив письмо перед соловецкой братией, он сказал: «Это не от людей, а от Бога!». Тотчас же иноки снарядили ладью и отправились на материк – к той часовне, у которой находилась одинокая могила первого подвижника Соловков. Когда раскопали захоронение, в воздухе повеяло неземным ароматом и взорам предстали не тронутые тлением, не подвластные сырой земле честные мощи преподобного Савватия в монашеском облачении. Благоговейно перенесли иноки обретенную святыню на ладью, переправились обратно на остров и положили чудотворные мощи в особой часовне. Там же был помещен его образ работы купца Иоанна, который, обладая талантом изографа, по памяти запечатлел облик преподобного Савватия и привез икону в дар Соловецкой обители. В этой часовне святой игумен Зосима проводил каждую ночь, взывая к своему великому предшественнику: «Раб Божий! Если ты и окончил временную жизнь свою телом, то духом не отступай от нас, руководи нас ко Христу Богу, научай нас идти по заповедям Господним и носить крест свой. Ты, преподобный, имея дерзновение ко Христу и к Пречистой Его Матери, будь молитвенником и ходатаем за нас, недостойных, живущих в этой святой обители, которой ты начальник».

Основатель одной из славнейших обителей русской Северной Фиваиды, духовный наставник иноков в краю суровых морозов, богоносный авва Зосима 42 года подвизался на Соловецких островах, из них 26 лет настоятельствовал в созданном им монастыре. Достигнув глубокой старости, он своими руками смастерил себе гроб и, глядя на него, оплакивал себя, как мертвеца. В великом смирении вменяя в ничто все свои заслуги и добродетели, он молился Христу Спасителю: «Владыко Человеколюбче, сподоби меня стати по правую сторону Тебя, когда Ты приидешь во славе судити живых и мертвых и воздати каждому по делам его». Почувствовав близость кончины, он созвал к своему одру братию и сказал: «Дети, я иду в путь отцов». Затем со словами «мир всем» – преподал духовным сынам своим прощальное благословение и предал душу свою Всеблагому Господу.

В девятый день по кончине преподобный Зосима явился в видении старцу Даниилу: сперва показались посреди обители темнообразные полчища нечистых духов, внезапно рассеявшиеся; вслед за тем предстал святой игумен и радостно сказал: «Сих многообразных духов и вражеских сетей их избежал я милостью Божией, и помиловавший меня Господь причел меня к лику оправданных Им». Сказав это, он сделался невидим.

Прошло еще сто лет, и честные мощи преподобных Соловецких отцов Савватия и Зосимы упокоились рядом в открытой раке, поставленной в величественном Преображенском соборе, который воздвигся на месте прежнего деревянного храма. На земле святые Зосима и Савватий никогда не виделись, но в Царстве Небесном и в чудесных явлениях миру они сделались неразлучны.

Множество раз Соловецкие чудотворцы являли дивную помощь рыбакам и мореплавателям, призывавшим их в грозных опасностях от водной стихии. Вот лишь два свидетельства монастырских летописей из этого несметного множества:

«Однажды братия увидели на отдаленном острове два огненных столпа, доходящих до неба. Поплыв к этому острову, они нашли там двух людей, потерпевших кораблекрушение. Те спросили: “Не Соловецкие ли старцы послали за ними?” Оказалось, что Соловецкие старцы Зосима и Савватий посещали их зимой и облегчали их страдания, так что голода и холода они не чувствовали. Последний раз старцы сказали: “Мы скоро пошлем за вами”. Иноки привезли их в монастырь...

Монах Муромского монастыря Митрофан рассказал, как, плавая однажды по Белому морю, со многими людьми и стяжанием, носился он по пучинам до тридцати дней, так что не мог видеть берегов; буря все усиливалась, и волны заливали уже корабль. Отчаянные пловцы призывали во спасение Господа, Пречистую Его Матерь и святых Ему угодивших; помянули они и основателя Соловецкой обители преподобного Зосиму, ибо в его пределах застигла их буря. И внезапно виден стал на корме их благолепный старец, который, когда поднимались высокие волны, чтобы поглотить корабль, простирал только на обе стороны воскрилия своей мантии, и волны проходили тихо мимо ладьи, никому не вредя. День и ночь носило их дыхание ветряное, и все сие время стоял на корме спасительный старец, соблюдая ладью; когда же направил ее к берегу, скрылся от очей. Достигнув мирного пристанища, они рассказывали друг другу о дивном старце, ибо не все его видели, а только трое, и прославили Бога...

Мореходы сложили своим чудотворным защитникам особую молитву: «Постоянно обуреваемые бедами и страстями, прибегаем к вам, преподобные Зосимо и Савватие, и молим быть молитвенниками за нас пред Богом. Посещайте милостиво, отцы наши,да вами спасаемые, поем: благословен Боже отец наших».       

В Соловецкой обители была составлена целая книга описаний чудес преподобных первоначальников монастыря, подтвержденных многими свидетелями. Любвеобильные чудотворцы являли себя не только помощниками на море, но и дивными исцелителями от тяжких болезней, недаром в их честь в православной России часто освящали больничные храмы. Преподобный Зосима являл себя также покровителем «сладкого промысла» – пчеловодства, за что от облагодетельствованных им пасечников получил прозвание Пчельник. А преподобный Савватий однажды явился на помощь страждущему вместе с всероссийским игуменом Преподобным Сергием Радонежским, о чем в Троице-Сергиевом Патерике рассказано:

«Старец Даниил был болен и лишился было зрения, шесть недель ничего не видел. Сентября 27, в память чудотворца Савватия, явились ему ночью в тонком сне чудотворец Сергий и Соловецкий чудотворец Савватий. Савватий упрашивал чудотворца Сергия об исцелении старца Даниила, прося простить и исцелить его. По прошению его чудотворец Сергий помазал тому очи и исцелил. В тот же час он прозрел и стал видеть, как и прежде видел. Теперь строитель старец по милости Божией здоров (грамота Патриарха Филарета от 23 января 1628 года)».

Преподобный Герман пережил обоих своих великих собратьев. На радость и поучение соловецким инокам Всевышний судил ему необычайно долгий век. Он стал живым сокровищем монастыря, хранителем преданий о подвигах преподобных Савватия и Зосимы. Святому Герману было уже поздно учиться грамоте, но по его повествованиям были составлены жития богоносных Соловецких первоначальников. Светлый старец часто собирал вокруг себя учеников, которые читали ему вслух духовные книги, а из услышанного он выводил в назидание всем поучения в богоугодных добродетелях. Этот «служка и заботник» первых светочей Соловков до последних земных дней сохранял живость и энергию, стремление послужить всей братии. Нередко при возникновении каких-либо монастырских надобностей он вызывался съездить на материк; этим на благо обители пользовались настоятели, – поездки преподобного Германа всегда бывали успешными, ибо ни церковные, ни мирские власти, вообще никакой благочестивый человек не мог отказать в просьбах столь маститому, столь знаменитому и столь любвеобильному святому старцу.

В последнюю такую поездку он отправился уже более чем в столетнем возрасте, имея за плечами более полувека подвижничества на Соловках. Он скончался в Новгороде, в стенах монастыря преподобного Антония Римлянина. Ученики повезли тело своего любимого аввы в родную обитель, но из-за начавшейся распутицы вынуждены были похоронить его в часовне на берегу реки Свири. Это послужило к вящему прославлению святого Германа: через пять лет, когда соловецкая братия решила перенести в обитель его честные мощи, они были обретены нетленными и благоуханными. Душою, вознесшейся в Горние обители, святой Герман вновь встретился с преподобными Савватием и Зосимой уже в вечной неотъемлемой радости перед Престолом Бога Вселюбящего. По слову Патерика, «подвиги трех первоначальников Соловецких – преподобных Зосимы, Савватия и Германа так тесно связаны между собою, что невозможно упомянуть одного из них, не касаясь двух прочих».

«Возсияла весна духовная в стране лютого мороза», – воспевает Святая Церковь о создании Соловецкой обители Преображения Господня. А иноки, подвизавшиеся в этом суровом краю, в суровых трудах, в посте и молитве, чувствовали преображение своих душ и восклицали: «Наши Соловки – это рай земной!»