Вольфганг Випперман

Нюрнберг и немцы или Что такое «Преодоление прошлого»?
Если Аушвиц является синонимом преступлений, совершенных отнюдь не «от имени немцев», а самими немцами, то Нюрнбергский процесс – синоним попытки покарать эти преступления и извлечь из содеянного уроки для настоящего и будущего. Для обозначения этого намерения в немецком языке укоренились слова «Преодоление прошлого»¹ – понятие плохое и к тому же едва ли переводимое или недостаточно переводимое на другие языки. Оно ведь внушает представление о том, что прошлое действительно надо «преодолеть» и тем самым можно сделать его почти не совершившимся. Именно такие попытки и предпринимаются – но напрасно.

Национал-социалистское прошлое оказалось, как жаловался историк Эрнст Нольте, «прошлым, не желающим проходить». Им занимались не только историки,² оно всегда стояло и в центре дискуссий, касающихся современной политики. Мотивы, касающиеся современной политики, влияют на картину прошлого, а прошлое влияло на современную политику. Ибо тот, кто формирует картину именно национал-социалистского прошлого, обретает также настоящее и будущее, завоевывая и «культурную гегемонию» (Антонио Грамши).

Поэтому историко-политические дискурсы национал-социалистского прошлого следует рассматривать в качестве «факторов и индикаторов»³ истории как (старой) Федеративной республики, так и ГДР, а теперь «Берлинской республики», ибо «схемы истолкования прошлого»⁴ или «рассказы об основах» национал-социализма определили «политическую культуру»⁵ послевоенной Германии.

Но это происходило не всегда одинаковым образом. После 1945 г. на переднем плане стоял поначалу вопрос вины.⁶ При этом речь шла о «вине» как всего народа, так и церквей⁷ и определенных социальных слоев, прежде всего «юнкеров» и промышленников и, наконец, отдельных функционеров третьего рейха, многие из которых смогли продолжить свою карьеру в эру Аденауэра.⁸ Эта внутриполитическая конфронтация во все большей степени формировалась под воздействием конфликта между Востоком и Западом, причем немцы на востоке и западе Германии взаимно упрекали друг друга в том, что не «преодолели» в достаточной степени национал-социалистское прошлое. Если идеологи и политики ГДР указывали на личностную и институциональную непрерывность «фашизма», структурные «капиталистические» корни которого в «ФРГ» не были преодолены, то их западные оппоненты отстаивали тезис, в соответствии с которым в ГДР «коричневый» тоталитаризм был всего лишь заменен «красным».⁹

После окончания студенческого движения 1968 г. и в ходе этих выступлений теория тоталитаризма, являвшаяся чем-то вроде государственной идеологии Федеративной республики, потеряла убедительность и политическую действенность. Вместо этого некоторые (но отнюдь не все) представители интеллигенции поддержали понятие фашизма, которое в общем отрицало и преемственность «фашизма» в Федеративной республике и западном мире, основанного на капиталистических структурах и из-за «реставрации», последовавшей после 1945 г. Кроме того, подвергалось критике имевшее место до сих пор «преодоление прошлого», ибо оно никоим образом не было достаточным. При этом в дискуссию включались некоторые аспекты, отражавшие специфику отношений между поколениями, когда сыновья и дочери «преступников» упрекали отцов в том, что те вообще не оказывали или оказывали лишь недостаточное «антифашистское сопротивление» и после 1945 г. не взяли на себя ответственность за это упущение.

Эта психологическая окраска дискуссии еще усилилась в 80-е гг., в то время как со спадом дискуссии о фашизме мотивы современной политики казались менее значимыми. В действительности имело место перемещение полемики о национал-социалистском прошлом и ее расширение. Если до сих пор ее вели только некоторые представители интеллигенции, преимущественно левые, то теперь она захватила широкие круги народа. Поводом стали такие события в средствах массовой информации, как, например, телевизионный фильм «Холокост» (1978 г.), вызвавший дискуссию, которая вышла за пределы границ между поколениями и социальными слоями. Затем последовали отмеченные с затратой больших сил и охватившие едва ли не всю территорию ФРГ годовщины так называемого «захвата власти» (1983 г.), 20 июля (1984 г.), окончания войны (1985 г.), ноябрьских погромов (1988 г.) и развязывания Второй мировой войны (1989 г.).

Как в связи с этими юбилейными датами, так и независимо от них возникали региональные и местные рабочие кружки, так называемые „исторические мастерские» и другие инициативы историков-профессионалов и многочисленных любителей, с большим рвением посвящавшие себя изучению истории национал-социализма в своих регионах и применявшие прежде всего методы истории повседневности и устной истории (oral hi­story). В данной связи напоминали об исторических местах, казавшихся забытыми и вытесненными из памяти, таких, как «концлагерь в маленьком городе» и о группах жертв, которые, как, например, синти и рома (самоназвание цыган в Германии. – Прим. перев.), «больные наследственными заболеваниями», гомосексуалисты, рабочие, занятые принудительным трудом и т.д. не были в центре интереса историков и уж тем более общественности, и представители которых заявляли теперь о желании быть, наконец, признанными в качестве «жертв» и получить соответствующую компенсацию.¹⁰

Но интерес к национал-социалистскому прошлому, очевидно возросший и распространившийся прежде всего среди значительной части населения, натолкнулся также на критику со стороны политиков, публицистов и историков, которая была отмечена мотивами современной политики. Некоторые боялись, что примирение с западными и восточными соседями, в частности, Израилем, окажется под угрозой в результате слишком интенсивного осмысления национал-социалистского прошлого. Другие считали уместным, исходя из политических интересов государства, требовать прекращения «преодоления прошлого», так как Федеративная республика стала «нормальным» государством, укрепившимся с точки зрения внутренней и экономической политики и прочно интегрированным в западный союз, но по-прежнему испытывающим угрозу со стороны «восточного тоталитаризма». Поэтому полемика с современным коммунизмом считалась делом более неотложным, нежели «преодоление» национал-социалистского прошлого.

Но церемониалы, речи и «наступления» с историко-политических позиций завершились крахом. Это относится как к церемонии в Битбурге в 1985¹¹, планировавшейся в качестве праздника примирения, так и к речи тогдашнего председателя бундестага Еннингера, произнесенной в 1988 г. и нацеленной на «нормализацию»¹². Историко-политическое наступление, которое двумя годами ранее открыл историк Эрнст Нольте с помощью своего провокационного тезиса о том, что «Архипелаг ГУЛАГ» был все же более «изначальным», нежели «Аушвиц», почему Холокосту нельзя отказать в известной превентивной целенаправленности, вызвал даже жесткую и длительную реакцию, вошедшую в историю Федеративной республики под названием «спора историков» ( в действительности таких споров было несколько)¹³ и со всей очевидностью еще находившуюся в тени национал-социалистского прошлого.

Этой ситуации суждено было измениться после «воссоединения» или, говоря исторически корректнее, после вступления ГДР в Федеративную республику и ее гибели, увенчавшей такой шаг. Сейчас накопились попытки выйти из тени национал-социалистского прошлого и поставить под сомнение ужасы этого прошлого. Это происходило прямым и косвенным путями.

Прямому преуменьшению национал-социалистского прошлого по мотивам современной политики служили три следующих историко-политических дискурса. Самый бестактный и наиболее низменный среди них заключается в простом отрицании национал-социалистских преступлений, синонимом которых стал Аушвиц, концентрационный лагерь и лагерь уничтожения.¹⁴ Настоящие или самозванные историки, как, например, американский профессор электротехники Артур Э. Батц, бывший эсэсовец Тис Кристоферсен, французский профессор литературы Робер Фориссон, английский историк-любитель Дэвид Ирвинг, американский фабрикант электрических стульев, газовых камер и других средств уничтожения Фред Р. Лойхтер, сотрудник Института им. Макса Планка по исследованию твердого тела в Штутгарте Гермар Рудольф, находящийся на пенсии старший судья по финансовым вопросам Вильгельм Штеглих и многие другие из числа так называемых «ревизионистов» утверждают или утверждали, что в Аушвице и других немецких лагерях уничтожения вовсе не было массового уничтожения, так как газовые камеры или не существовали или не функционировали правильно и все документы, доказывающие обратное, просто-напросто сфальсифицированы евреями, которые тем самым «мошеннически» получили «компенсационные» деньги и т.д. и т.п.

Между тем ложь об Аушвице в Германии запрещена. Это, однако, не касается ложных утверждений о виновности в войне, в последнее время представлявшихся бывшим сотрудником ведомства военно-исторических исследований во Фрайбурге Иоахимом Гофманом, ординарным профессором новой истории Вернером Мазером и разными другими публицистами и историками-любителями. В соответствии с этими утверждениями Гитлер не напал на Советский Союз, а «только» опередил непосредственно предстоявшее нападение Сталина. Со временем и некоторые серьезные историки стали рассматривать этот тезис о превентивной войне как заслуживающий обсуждения.¹⁵

Сказанное отчасти касается и тезисов руководителя „Исследовательского отдела по истории современности в Ингольштадте» Альфреда Шикеля.¹⁶ Он возлагает ответственность за развязывание Второй мировой войны не на Гитлера, а на американского президента Рузвельта. После того, как Рузвельт уже в 1938 г. поощрял чехословацких политиков жестоко угнетать бедных судетских немцев, что привело к абсолютно оправданной аннексии Судетской области, он в 1939 г. побуждал и поляков сопротивляться справедливым требованиям Гитлера. Поляки, как утверждает Шикель, готовили даже нападение на Германию. Гитлеру пришлось 1 сентября 1939 г. реагировать на эти польские «провокации», чтобы, однако, еще 5 октября 1939 г. направить западным державам «великодушное мирное предложение», в случае которого можно было бы «избежать» Второй мировой войны (как известно, уже начавшейся!).

Шикеля и других приверженцев этой новой лжи об ответственности за войну следует без сомнения причислить к правому и праворадикальному лагерю, что объясняет и политическую функцию их исторических тезисов. И то, и другое полностью не соответствует или не соответствует, осознаваясь сразу же, истине, применительно к группе историков и публицистов, которые хотя и не отрицают преступления Третьего рейха, но равным образом хотят поставить их под сомнение. Они возлагают ответственность не на Гитлера или «крупный капитал» и уж тем более не на «немцев»,¹⁷ а на географию. В конечном счете «трагическое серединное положение» Германии привело к возникновению ряда «проблем», под которыми подразумеваются два мировые войны, ответственность за которые несет Германия, и холокост.¹⁸

Научным «ядром» этой политически опасной бессмыслицы является тот несомненный факт, в соответствии с которым влияние на политику страны оказывают и ее географическое положение и размер территории. Малые государства редко развязывают мировые войны, а страны, не прилегающие к морю, большей частью не имеют военного флота. Таким образом, разъясняющая ценность подобных геополитических теорий очень ограничена, и тем больше их политическая польза. Ведь с их помощью можно было ранее и можно теперь узаконивать определенные требования современной политики. В действительности геополитическое указание на « серединное положение» Германии со временем больше не используется только для того, чтобы извинить прошлый германский империализм, но служит и для легитимации современной и будущей внешней политики Германии, которая «снова» является великой державой и может «снова» проводить великодержавную политику именно потому, что она находится «в середине Европы».

Пример третьего метода того, как выйти из тени прошлого, продемонстрировали политологи Уве Баккес и Экхард Йессе совместно с новым правым идеологом Райнером Циттельманом в сборнике, носившем вполне подходящее и программное название «Тени прошлого».¹⁹ Пользуясь достаточно известным аргументом «но ведь Гитлер строил автострады», они допускали наличие в Третьем рейхе наличие «модернизирующей», более того, «прогрессивной» целенаправленности, в то время как рассматривали национал-социалистское убийство по расовым мотивам в качестве чего-то менее значимого, прибегая к указанию на то, что оно затрагивало, в конце концов, только «меньшинства» и «маргинальные группы».²⁰

С помощью лжи об Аушвице и вине за войну, а также теории «серединного положения» и теории «модернизации» прямо стремятся сделать менее значительными преступления Третьего рейха, а их косвенной постановке под сомнение служат компенсирующие сравнения с представлениями «других» в целом, и коммунистов в особенности. Это происходит с помощью и под знаком теории тоталитаризма, сравнивающей и в значительной степени отожествляющей фашизм и коммунизм – теории, которая в 80-е гг. считалась преодоленной с научной точки зрения, а из-за так называемой политики разрядки вышла из употребления и в политическом отношении. Но тем временем она, как торжествовал журнал «Дас Парламент» в специальном выпуске, одержала «тихую победу».²¹ Несомненно, наступил примечательный ренессанс теории тоталитаризма, более того, ее радикализация.²²

Последнее касается прежде всего большой части нового исследования ГДР, в котором погибшая страна не только характеризуется как «тоталитарная», но и со всей определенностью сравнивается с Третьим рейхом. При этих сравнениях Гитлера и Хонеккера, гестапо и штази, Аушвица и Баутцена и т.д. надлежит, однако, абстрагироваться от следующих обстоятельств: во-первых, от различной длительности периодов. История Третьего рейха длилась 12 лет, ГДР – 40 лет. Во-вторых, от различной географической величины: ГДР располагалась между Эльбой и Одером, в то время как Третий рейх оккупировал территорию, простиравшуюся от мыса Нордкап до Сицилии и от Северной Африки до Кавказа. В-третьих, наконец, надо «абстрагироваться» от мировой войны и убийства по расовым мотивам, так как и то, и другое имело место только в Третьем рейхе. Законно ли это? И не идентично ли такое абстрагирование постановке под сомнение? Сторонники такого рода сравнений полагают, правда, что и эти сравнения служили осмыслению различного. Но как же быть, если Аушвиц вовсе не поддается сравнению с другими лагерями, так как он имел необычайный характер?

Далее, в этих сравнениях проблематично то, что они едва ли могут ссылаться на имеющиеся теории тоталитаризма. Сказанное касается как модели тоталитаризма Карла Иоахима Фридриха и Збигнева Бжезинского, опровергнутой исследованием и коммунизма, и национал-социализма, так и теории тоталитаризма, предложенной Ханной Арендт, которая в предисловии к немецкому изданию своей книги «Истоки тоталитаризма» сказала со всей решительностью, что ГДР не была «тоталитарной», а история тоталитаризма закончилась со смертью Гитлера и Сталина. Так как старые теории тоталитаризма оказались непрактичными, следовало бы разработать новые, но и этого не произошло до сих пор.

Поэтому нельзя удержаться от подозрения о том, что для характеристики ГДР как «тоталитарного» государства и ее отожествления с Третьим рейхом решающее значение имели мотивы современной политики.²³ И они в действительности очевидны. Это касается как проклятий в адрес ПДС – «партии-наследницы» «тоталитарной СЕПГ», так и оскорблений по адресу «осси», по-прежнему голосующих за ПДС или по-иному демонстрирующих свое недовольство. К демонизации рухнувшей ГДР добавляется, однако, и подчеркивание относительности Третьего рейха, который на деле не может быть «так уж плох», если он представлял собой лишь несколько увеличенную по размеру ГДР. Наконец, остается предположить, что этот антикоммунизм после конца коммунизма должен быть направлен вовсе не только против коммунизма, но и против всех левых идей и утопий.

Эти предположения были подтверждены «Черной книгой коммунизма», опубликованной в 1998 г.²⁴ и вызвавшей в Германии достойный внимания и преимущественно положительный отклик.²⁵ Данное обстоятельство не может объясняться научными результатами труда,²⁶ ибо они отнюдь не новы. Этот сборник не является убедительным и с методической точки зрения, ведь он в конечном счете утомительной и даже отталкивающей форме нанизывает описание одной жестокости на описание другой. К этим описаниям примыкает и численность жертв «коммунизма», которую ответственный редактор Стефан Куртуа указывает сначала равной 80, затем 85 и, наконец, 100 млн. чел. К тому же все это выдержано в обвинительном тоне, напоминающем скорее обвинительную речь прокурора, который хотел бы начать процесс против «коммунизма». А именно этого и хотел по меньшей мере ответственный редактор Куртуа, абсолютно серьезно требовавший «нового Нюрнберга» для осуждения преступлений «коммунизма» (которого, заметим мимоходом, никогда и не существовало в виде такого монолитного единства).

Но этим дело не ограничивалось. Куртуа, который, как и многие его сотрудники, был прежде членом мелкой маоистской группировки, охарактеризовал как «криминогенные» не только коммунистические, но и все левые идеи и утопии, так как они в процессе своего осуществления с необходимостью должны вести к преступлениям. Кроме того, он отожествлял марксизм с расизмом, не хотел видеть различия между фашистским «расовым геноцидом» и коммунистическим «классовым геноцидом» и исходил из широкой идентичности (а отнюдь не только сравнимости, ибо имеет место отказ от действительного сравнения) «расового» и «классового тоталитаризма». «Черная книга» отметила кульминацию историко-политического наступления,²⁷ которое имело целью приуменьшить значимость преступлений немцев, указав на преступления «других», в данном случае коммунистов. И это наступление ни коем образом не закончено. Решительно антикоммунистическая и, как было показано, ставящая под сомнение теория тоталитаризма, как и прежде, пользуется большой популярностью.

Еще одна стратегия прощения заключается в стремлении сделать из палачей-немцев жертв, прежде всего евреев.²⁸ Она проявилась уже в возмущенном отклонении тезисов американского историка Дэниэла Гольдхагена²⁹, а затем ее применение продолжал известный и многократно признанный писатель Мартин Вальзер в своей речи по поводу присвоения ему премии мира немецкой книготорговли.³⁰ Атаки Вальзера против «рутины обвинения» (со стороны неназванных, но подразумевавшихся евреев) в целом, и, как кое-кому понравилось, «дубинка Аушвица» в особенности, многими одобрялись так же, как и его признание просто в нежелании больше «смотреть туда».

Но отводить таким образом глаза просто не получается – слишком уж публичны и, к тому же, слишком известны преступления немцев. Даже если одновременно не устают подчеркивать, что и немцы становились жертвами преступлений.³¹ К тому же к гражданским жертвам бомбовой войны, которую вели союзники, причислялись и причисляются как немецкие женщины, изнасилованные солдатами Красной Армии, так и те, кто пострадали в результате изгнания немцев из восточных областей тогдашней Чехословакии. Этим жертвам должен быть посвящен «Центр против изгнания» в Берлине, о строительстве которого уведомило уже нынешнее федеральное правительство. Сомнительно, однако, будет ли в действительности построен такой центр.

Присутствие национал-социалистского прошлого слишком сильно. Об этом заботятся уже наши средства массовой информации. Лидирует телевидение, на котором высоким рейтингом обладают такие передачи, как «Гитлер и его полководцы», «Гитлер и его менеджеры», «Гитлер и его женщины» и т.д. и т.п. Уже слово «рейтинг» производит сомнительное впечатление. В действительности первоначальный просветительский замысел уступил несомненному экономическому интересу. «Гитлер продает» – таково изречение, имеющее отнюдь не более циничный смысл. Всеобщая коммерциализация охватила и национал-социалистское прошлое. С ним можно делать бизнес. Сомнительно не только это. Еще более серьезные сомнения вызывает то обстоятельство, что постоянное присутствие национал-социализма в фильме и на телевидении привело к отупению именно молодого поколения. Об этом просто не хотят ничего больше знать, ибо слишком много – это и есть слишком много.

При этом многие знают все еще слишком мало. Сказанное касается в особенности преступлений в странах Западной, главное же, Восточной Европы, ставших объектами нападения вермахта. А ведь именно это и было в центре судебного разбирательства на Нюрнбергском процессе. Но его результаты едва ли стали достоянием общественности, а во время «холодной войны» снова вытеснялись из общественного сознания. Старый враг стал новым, разве что он назывался теперь не «еврейским», а просто коммунизмом. Только показанная в 90-е гг. выставка о преступлениях вермахта разъяснила многим немцам, какие злодеяния совершил он именно в Советском Союзе. Но как раз этой выставки больше нет. Она была заменена другой, «очищенной» и лишенной остроты, а затем исчезла в хранилище. Этого жаль. Ведь в сознании все еще отсутствует понимание того, что, кроме шести миллионов евреев и 500.000 синти и рома (оценка)³² убиты были и многие миллионы советских граждан³³. В их числе 3,5 млн. одних лишь советских солдат, которые были в лагерях военнопленных, находившихся в ведении вермахта, умышленно и намеренно доведены до смерти. В коллективном сознании немцев и в немецкой политике воспоминания сохранились, однако, преимущественно евреи. Им посвящены памятники, например, памятник «Убитым евреям Европы» в Берлине.³⁴ Это односторонне и этого недостаточно. Мы, именно мы, немцы, должны вспоминать и о других жертвах. Важным шагом в таком направлении был бы памятник убитым советским военнопленным. Но об этом вряд ли думает кто-нибудь.

Тем не менее, национал-социалистское прошлое не прошло; оно и так уже не «преодолено» и не может быть «преодолено». Тем не менее или именно поэтому «преодоление прошлого» является важным элементом политической культуры в Германии, который характеризует нас и может характеризовать. И это правильно.


Избранные работы по «преодолению прошлого» в Германии
Diner, Dan (Hrsg.): Ist der Nationalsozialismus Geschichte? Zu Historisierung und Historikerstreit, Frankfurt/M. 1987

Erler, Gernot u.a., Geschichtswende? Entsorgungsversuche zur deutschen Ver­gangenheit, Freiburg 1987

Evans, Richard: Im Schatten Hitlers? Historikerstreit und Преодоление прошлого in der Bundesrepublik, Frankfurt/M. 1991

Frei, Norbert: Vergangenheitspolitik. Die Anfänge der Bundesrepublik und die NS-Vergangenheit, München 1996

Frei, Norbert: 1945 und wir. Das Dritte Reich im Bewußtsein der Deutschen, München 2005

Herz,Thomas/Schwab-Trapp, Michael: Umkämpfte Vergangenheit. Diskurse über den Nationalsozialismus seit 1945, Opladen 1997

"Historikerstreit". Die Dokumentation der Kontroverse über die Einzigartigkeit der nationalsozialistischen Judenvernichtung, München 1987

Jaspers, Karl: Die Schuldfrage. Zur politischen Haftung Deutschlands. Neuauflage München 1987 (zuerst: 1946)

Kershaw, Ian: Der NS-Staat. Geschichtsinterpretationen und Kontroversen im Überblick, Reinbek 1988

Klotz, Johannes /Schneider, Ulrich (Hrsg.): Die selbstbewußte Nation und ihr Ge­schichtsbild. Geschichtslegenden der Neuen Rechten, Köln 1997

Klotz, Johannes (Hrsg.): Schlimmer als die Nazis? Das "Schwarzbuch des Kom­munismus" und die neue Totalitarismusdebatte, Köln 1999

Küntzel, Matthias u.a., Goldhagen und die deutsche Linke, Berlin 1998

Lipstadt, Deborah E.: Betrifft: Leugnen des Holocaust, Zürich 1994

Mecklenburg, Jens/ Wippermann, Wolfgang (Hrsg.): "Roter Holocaust"? Kritik des Schwarzbuchs des Kommunismus, Hamburg 1998

Möller, Horst (Hrsg.): Der Rote Holocaust und die Deutschen. Die Debatte um das "Schwarzbuch des Kommunismus", München 1999

Pehle, Walther H. (Hrsg.): Der historische Ort des Nationalsozialismus. Annähe­rungen, Frankfurt/M. 1990

Peter, Jürgen: Der Historikerstreit und die Suche nach einer nationalen Identität der achtziger Jahre, Frankfurt/M. 1995

Rohloff, Joachim: Ich bin das Volk. Martin Walser, Auschwitz und die Berliner Republik, Hamburg 1999

Roth, Karl Heinz: Geschichtsrevisionismus. Die Wiedergeburt der Totalitaris­mustheorie, Hamburg 1999

Schoeps, Julius H. (Hrsg.): Ein Volk von Mördern? Die Dokumentation zur Goldhagen-Kontroverse um die Rolle der Deutschen im Holocaust, Hamburg 1996

Senfft, Heinrich: Kein Abschied von Hitler. Ein Blick hinter die Fassaden des "Historikerstreits", Hamburg 1989

Wehler, Hans-Ulrich: Entsorgung der deutschen Vergangenheit? Ein polemi­scher Essay zum "Historikerstreit", München 1988

Wielenga, Friso: Schatten deutscher Geschichte. Der Umgang mit dem National­sozialismus und der DDR-Vergangenheit in der Bundesrepublik, Vierow bei Greifswald 1995

Wippermann, Wolfgang (Hrsg.), Kontroversen um Hitler, Frankfurt/M. 1986

Wippermann, Wolfgang: Wessen Schuld? Vom Historikerstreit zur Goldhagen-Kontroverse, Berlin 2. Aufl. 1997

Wippermann, Wolfgang: Faschismustheorien. Die Entwicklung der Diskussion von den Anfängen bis heute, Darmstadt 7. Aufl. 1997

Wippermann, Wolfgang: Totalitarismustheorien. Die Entwicklung der Diskus­sion von den Anfängen bis heute, Darmstadt 1997