§1. Влияние социальных условий на характер и проявления пси­хического расстройства

(а) Воздействие причинных факторов, присущих цивилизации

Цивилизация создает физические условия, которые, подобно чисто природным обстоятельствам, воздействуют на жизнь тела и тем самым могут привести к возникновению аномальных состояний души.

Во-первых, цивилизация открывает людям доступ к стимулирую­щим средствам: наркотикам и алкоголю. Принято считать, что алкого­лизм и алкогольные психозы в наше время получают все большее и большее распространение. Впрочем, согласно некоторым наблюдени­ям, алкоголизм скорее отступает. Йеске отметил значительное умень­шение числа больных с delirium tremens в Бреслау; этот факт он связал с введенным в 1909 году налогом на спиртное и бойкотом крепких на­питков, инициированным социал-демократами. Очевидно, разным на­родам свойственны разные болезни, что зависит от преобладающего типа стимулирующих средств (у европейцев это алкоголь, у жителей Вос­тока — гашиш, у китайцев — опий).

Возникает вопрос: изменяются ли внешние проявления определен­ных нозологических форм на протяжении достаточно длительных про­межутков времени, и если да, то насколько существенно влияют на эти изменения факторы культурной среды? Ответ можно получить только при условии, что существуют общепринятые, признанные всеми спе­циалистами критерии и методика постановки диагноза. Именно таково положение с прогрессивным параличом как органическим мозговым расстройством. Иоахим исследовал эту болезнь статистически, с учетом колебаний ее распространенности и течения; его материал относится к Эльзасу и Лотарингии начала нашего столетия'. Его результаты свиде­тельствуют о следующем: степень распространенности паралича у муж­чин в разных регионах неодинакова; среди низших социальных слоев болезнь получает все большее и большее распространение; продолжи­тельность заболевания медленно падает; формы, характеризующиеся деменцией, встречаются чаще, чем ажитированные и депрессивные; ре­миссии становятся более частыми. Имеющегося в нашем распоряжении фактического материала все еще недостаточно, чтобы понять, обуслов­лено ли распространение прогрессивного паралича прежде всего рас­пространением сифилиса или развитием цивилизации. Несмотря на ра­боту Менкемеллера, причинные связи все еще неясны. Сифилис сам по себе не может быть причиной; но то же можно сказать и о развитии ци­вилизации. Мы все еще точно не знаем, существовал ли прогрессивный паралич в древности, поскольку не вполне ясно, действительно ли сифи­лис был привезен в Европу из Америки. Основываясь на некоторых ис­точниках, Кирхгоф допускает, что сифилис мог быть известен в эпоху античности.

Понятно, что любая социальная ситуация создает особые физические условия, которые на тех же правах, что и природные обстоятельства, воздействуют на здоровье людей. Понятно также, что некоторые виды работ представляют особую опасность, поскольку связаны с ядовитыми веществами (такими, как соединения свинца, окись углерода, соедине­ния серы и др.).

Неуклонная технизация жизни, происходившая в течение последних нескольких десятилетий и затронувшая в особенности крупные города, привела к ликвидации естественной среды обитания человека и замене ее искусственной. Психофизические условия жизни изменились, и по­следствия этого все еще невозможно предсказать. Здесь уместно вспом­нить слова Иореса (Jores) о болезнях эндокринной системы современно­го человека: “Вегетативная часть нашего существа не согласуется с ус­ловиями жизни, которые за последнее время изменились до неузнавае­мости. Результатом этого стал современный нервный человек, склонный к расстройствам нейроэндокринной регуляции. Поэтому происте­кающие из таких расстройств болезни следует считать в основном — ес­ли не исключительно — болезнями цивилизации”.

Известны случаи, когда условия среды благодаря целенаправленно­му отбору и сохранению некоторых унаследованных от прошлого форм жизни поддерживаются неизменными для многих поколений. Все еще неясно, может ли такая искусственно поддерживаемая устойчивость среды вызвать изменения конституции, проявляющиеся в телосложе­нии. Судя по всему, в аристократических кругах Древнего Египта, Япо­нии и Запада всегда преобладал и считался наиболее приемлемым лептосомный тип телосложения (Вайденрайх [Weidenreich]).

(б) Типичные жизненные обстоятельства

Существует великое множество типичных жизненных ситуаций: приведем лишь несколько примеров. Давление безнадежных социаль­ных условий, хронические телесные недомогания, постоянные, отяго­щающие душу житейские заботы и нужда — все это в отсутствие борь­бы, душевных порывов, цели и идеи часто приводит к апатии, безразли­чию и крайнему оскудению всей психической жизни. Особый случай — тип рецидивиста, безразличного, безнадежного, злобного, тупого, мрач­но отталкивающего от себя всех, кто предъявляет к нему какие-либо требования.

Утрата своих корней — судьба многих современных людей. Психоаналитики обращают особое внимание на то, как воздейству­ют на человека семейные отношения. Определенное воздействие на формирование индивида оказывают такие факторы, как воспитание на примерах из прошлого, идеалы и обучение; но несравненно более важна “коллективная”, групповая “душа”. Бессознательное родителей влияет на детей, которые и не подозревают об этом. “Связи в системе „семья— душа—тело" словно передаются по проводам”; например, “жизнь, ко­торую родители хотели бы прожить, но не смогли из-за своей слабости или нерешительности, превращается в задачу, решение которой остает­ся на долю детей”.

Интенсивность влечений меняется в зависимости от ситуации. В ус­ловиях упорядоченной, спокойной жизни и строгих нравов половое вле­чение, как правило, резко усиливается; в условиях крайних лишении чувство голода сходит на нет; голод и половое влечение ослабевают при наличии постоянной опасности для жизни.

(в) Периоды спокойствия, перевороты и войны

Беспрецедентные спокойствие и устойчивость, столь характерные для жизни до 1914 года, привлекались для объяснения многих аномаль­ных явлений. Несколько утрируя, эту аргументацию можно свести при­мерно к следующему. В прежние времена человека на каждом шагу под­стерегают рок, жизнь была полна опасностей и приходилось рассчиты­вать только на себя; ныне же тревожная и эгоистическая гонка происходит только ради того, чтобы получить экономическую выгоду, — самой же жизни ничто не угрожает, так как она находится под надежной защи­той социальных институтов. Прежде большинство людей жило естест­венной трудовой жизнью, которая требовала полной отдачи от каждого; ныне же мы наблюдаем, с одной стороны, безжалостное засилье изнури­тельного физического труда, а с другой — богатых, бездеятельных, не преследующих никакой жизненной цели, не имеющих почти никаких обязанностей людей, которые тем не менее в большинстве своем недо­вольны жизнью. Пустота, бессодержательность жизни порождает ими­тацию полноценной жизни и способствует развитию истерического ти­па личности. На место истинных, судьбоносных ценностей приходит боязливая, мелочная зависимость от моральных норм и условностей. Это ведет к подавлению нормальных влечений и естественных чувств, к возникновению истерических симптомов.

Совершенно противоположная картина вырисовывается из сообще­ний о психических явлениях, имевших место в неспокойные времена — после эпидемии чумы в XIV веке, во время Великой французской рево­люции, после революции в России. Похожие вещи приходилось непо­средственно наблюдать и нам после 1918 года. Глубокие эмоциональ­ные потрясения, касающиеся популяции в целом, воздействуют на лю­дей совершенно иначе, чем потрясения сугубо личного свойства. Широ­кое развитие получают такие качества, как равнодушие к жизни (возрас­тает число дуэлей, люди проявляют меньше осторожности в опасных ситуациях, готовы жертвовать жизнью без всяких идеалов), неуемная жажда наслаждений и моральная неразборчивость.

В свое время считалось, что в военное время число психозов и само­убийств уменьшается. В начале войны о неврозах почти не говорят. “Ка­кие могут быть неврозы, когда речь заходит о жизни и смерти!” (Хис [His]). По данным Бонгеффера, в годы войны в берлинскую клинику Шарите поступило значительно меньше больных с расстройствами на почве алкоголизма, но зато возрос приток психопатов мужского пола. Он замечает, что этот рост числа психопатов выглядит как капля в море, если мы сравним его с миллионами людей, которым пришлось подверг­нуться тем же жесточайшим испытаниям. Подавляющее большинство людей под действием военных испытаний сохранило психическое здо­ровье. Очевидно, решающую роль сыграла наследственная предраспо­ложенность. Относительно депрессий Керер (Kehrer) указывает, что “заботы, подавленность, горе и страх, испытанные теми, кто во время войны оставался дома, при всей неслыханной интенсивности этих чувств не привели к сколько-нибудь заметному количественному росту депрессивных состояний”.

В течение 1914—1918 гг. был осуществлен ряд наблюдений в действующей армии. В очередной раз подтвердилось мнение, что специфических “военных” психозов и неврозов не существует. Правда, стало больше случаев острого помрачения сознания и, кроме того, возросло разнообразие неврозов, эти факты сделались предметом оживленного обсуждения. Воздействие страха и истощения на психику с пониженной сопротивляемостью проявилось в более драматичных

формах, чем когда-либо прежде. Хотя в процентном отношении число таких расстройств было невелико, реальные цифры оказались достаточно большими. Основные дискуссии велись вокруг вопроса о том, как отделить явления, имею­щие психогенное происхождение, от явлений чисто физических. За этим стояла борьба двух мировоззренческих тенденций — искать виновных и приписывать все чьей-то злой воле или винить во всем болезнь, за которую никто не может быть в ответе. Очевидно, одна из двух сторон совершенно не замечала внесознательных, причинно обусловленных факторов, тогда как другая сторона — гу­манная, но склонная к некоторой чувствительности — упускала из виду те по­лубессознательные (или, возможно, полностью бессознательные) силы, кото­рые, так сказать, вторглись в болезнь. Впрочем, были и такие исследователи, ко­торые занялись объективным анализом связей и попытались принять во внима­ние все точки зрения'. О воздействии психических испытаний на развитие нев­розов свидетельствует тот факт, что военнопленные практически не болели нев­розами — если не считать типичных расстройств настроения, известных под на­званиями “серая птица” (grauer Vogel) и “болезнь колючей проволоки” (Stach-eldrahtkrankheit). На ряде примеров, с привлечением биографического материа­ла Виттиг описал влияние войны на морально неразвитую часть юношества.

(г) Неврозы, обусловленные несчастными случаями

Неврозы, обусловленные несчастными случаями (Unfallneurosen), считаются надежным, верифицируемым образцом того, как некоторые болезненные явления порождаются социальными обстоятельствами. Многие полагают, что такие болезни появились только после принятия в 1880-х гг. законов о страховании от несчастных случаев; если бы этого законодательства не было, соответствующий тип неврозов перестал бы существовать. Причиной заболевания будто бы служит желание ком­пенсировать понесенный ущерб. Под действием истерического меха­низма у лиц с соответствующей предрасположенностью развиваются сходные симптомы — независимо от тяжести повреждений, к которым привел сам несчастный случай. Простая, не осознаваемая самим боль­ным цель — получить материальную компенсацию (так называемая рентная истерия). После того как эта цель достигнута, симптомы исче­зают. Впрочем, реальная ситуация вовсе не так проста. Под “неврозами, обусловленными несчастными случаями”, подразумевается целый ряд разнообразных недомоганий, между которыми, по существу, есть лишь одна общая черта — то, что все они начались после несчастного случая, в особенности после травмы головы. Далеко не всегда удается доказать, что причиной невроза действительно служит жажда материальной ком­пенсации; точно такие же явления возникают и тогда, когда ни о какой компенсации не может быть речи (у лиц без страховки, у больных, при­надлежащих к обеспеченным слоям общества). В остальных случаях желание получить компенсацию, конечно, играет определенную роль; но это лишь один фактор из многих. Неврозы, обусловленные несчаст­ными случаями, существовали бы и без всякого страхового законода­тельства, но они не были бы столь многочисленны и не стали бы пред­метом столь оживленных дискуссий; фактор материальной компенсации не окрасил бы общую картину в специфические цвета, некоторые случаи неврозов не имели бы места, а некоторые другие завершились бы скорым выздоровлением. Исследование неврозов, обусловленных не­счастными случаями, особенно интересно с точки зрения практики се­годняшнего дня. Обширная, изобилующая противоречивыми суждения­ми литература свидетельствует о борьбе, которая ведется в рамках ме­дицинской науки между чисто соматическим типом мышления и психо­логическим пониманием; мы можем наблюдать, как предрассудки, ос­новываясь на которых “все пытаются объяснить упрощенно, только с одной точки зрения”, вступают в конфликт с настоящим анализом'.

В последние десятилетия эта проблема становится все более и более серьезной. По словам фон Вайцзеккера, “рентный невроз или невроз на почве борьбы за свои права (Rechtsneurose) — это социальный феномен первостепенной важности; это сцена, представляющая рождение совер­шенно нового общества. По существу, речь идет о самой социальной из всех болезней”-".

(д) Обстоятельства, связанные с работой

Болезнь может серьезнейшим образом подействовать на работоспо­собность человека и на его желание трудиться, что находит свое объек­тивное отражение на кривых работы. Трудовая терапия служит одним из способов придать болезненным психическим явлениям относительно благоприятную форму. Вопрос о пригодности индивида к той или иной работе приобрел в наше время огромное практическое значение (имен­но в этой связи были разработаны тесты на профессиональную пригод­ность) Были предприняты специальные усилия по выяснению того. ка­кие типы работ могут выполняться лицами с теми или иными психиче­скими расстройствами. Мы видим, что психология в наши дни стано­вится прикладной наукой, поскольку служит техническим задачам (свя­занным с выявлением профессиональной пригодности, повышением эффективности труда и т. п.); аналогично, и психопатология станет при­кладной дисциплиной, если займется поиском ответов на вопросы, ка­сающиеся пригодности определенных категорий лиц — например, вос­питанников детских домов — к службе в армии, а также способности больных некоторыми психическими заболеваниями самостоятельно трудиться и зарабатывать себе на жизнь.

(е) Обстоятельства, связанные с воспитанием

Благодаря тому очевидному влиянию, которое оказывают социаль­ные ситуации и отношения на психическую жизнь, а также благодаря терапевтическому использованию открывающихся в этой связи воз­можностей старая проблема воспитания все еще сохраняет свою акту­альность. Нам важно знать, какова потенциальная роль воспитания, а также каковы его пределы. Нет сомнения, что духовный образ эпохи или популяции в значительной мере определяется общим уровнем вос­питания. По данному вопросу практически невозможно прийти к более точным формулировкам; в связи с ним с незапамятных времен утверди­лись две крайние, но в равной мере ошибочные точки зрения: “все опре­деляется воспитанием” и “все дается от рождения”. Одни говорят: “Воспитание может сделать из человека все что угодно”; другие возра­жают: “Человека могут изменить только направленные воздействия на наследственность, и результаты проявятся не ранее чем через несколько поколений”. “Дайте нам воспитание, — говорил Лессинг, — и мы изме­ним характер Европы меньше чем за столетие”. Согласно противопо­ложному взгляду, все врожденное неизменно, а воспитание только “вуа­лирует” его качества. Каждая из сторон в чем-то права. Конечно, вос­питание способно только развить те возможности, которые и так содержатся в конституции; оно не в силах изменить сущность человека. С другой стороны, никто не знает, какие именно возможности дремлют в конституции каждого отдельного человека. Поэтому воспитание спо­собно привести к совершенно неожиданным результатам.

Итак, характер воздействия любой новой формы воспитания непред­сказуем. Последствия непременно будут содержать в себе элемент не­ожиданности. Для воспитания исключительно важны следующие фун­даментальные обстоятельства: человек становится тем, что он есть. бла­годаря непрерывности культурной традиции; проявления сходных предрасположенностей благодаря осознанным действиям выказывают значительную изменчивость во времени, и даже целые нации на протя­жении нескольких веков полностью меняют свой характер. Невозможно заранее очертить границы воспитания в целом; в каждой данной истори­ческой ситуации их следует наблюдать in concrete.

§2. Исследования, имеющие в виду народонаселение в целом, профессиональные группы, социальные слои, население городов и сельской местности и другие группы

Народонаселение в целом. Благодаря демографическим исследова­ниям определяется число больных вообще и число больных теми или иными заболеваниями в рамках данной популяции. По данным Ленца (Lenz), 2—3% жителей Германии составляют дебилы, 0,5% — имбецилы, 0,25% — идиоты. Таким образом, общий процент лиц с различном степенью врожденного слабоумия колеблется между тремя и четырьмя 30__40% случаев из этого числа приписывается воздействию внешних вредоносных факторов. Согласно Люксенбургеру, больные шизофренией составляют 0,9% населения (половина из этого числа находится в лечебных заведениях), а больные с маниакально-депрессивными рас­стройствами — от 0,4 до 0,5%. Таким образом, наиболее существенную роль играет слабоумие, за ним следует шизофрения.

Распределение по социальным слоям. Семей с маниакально-депрессивными психозами больше в относительно высоких слоях общества, а слабоумных и больных эпилепсией — в низших слоях; больные шизоф­ренией, занимая в целом промежуточное положение, несколько более многочисленны среди относительно высоких слоев'. Считается, что ат­летический тип телосложения свойствен главным образом представите­лям низших слоев.

Статистика распределения умственных способностей основана пре­имущественно на показателях успеваемости и тестах на интеллект. Чем ниже социальный слой, к которому принадлежит испытуемый, тем ни­же, в среднем, его показатели (Брем [Brern]); наиболее высоких резуль­татов достигают дети академических ученых и школьных учителей.

Интерпретация статистических данных основывается главным обра­зом на отборе наследуемых качеств. Согласно Конраду, следует гово­рить о “процессе разрыхления” (Auflockerungsprozess): больные эпи­лепсией опускаются, и их наследственные признаки скапливаются в низших слоях общества. Социальный статус больного эпилепсией стре­мится вниз; поэтому ему обычно приходится вступать в брак с лицом. представляющим тот или иной тип дефектной личности. В результате мера наследственной отягощенности растет; концентрация неблагопри­ятных наследственных факторов в рамках ограниченного сообщества приводит к формированию социально (то есть не биологически) обу­словленной группы расстройств — не “конституциональной”, а “коннубиальной” (брачной) группы. Среди потомства больных эпилепсией из низших социальных слоев процент дефектных личностей — слабо­умных, психотиков, больных со status dysraphicus и т.п.— значительно выше, чем среди потомства эпилептиков из высшего общества.

По мере того как лица, одаренные выше среднего, идут по социаль­ной лестнице вверх, в низших слоях происходит процесс “вымывания” относительно благоприятных наследственных предрасположенностей. Но в высоких социальных слоях уровень деторождения незначителен. Поэтому, при прочих равных условиях, наблюдается тенденция к посте­пенному угасанию наиболее выдающихся наследственных качеств.

Пpoфeccuoнaльныe группы. Отношение психических аномалий к профессиональным занятиям и характеру трудовой деятельности пока не анализировалось сколько-нибудь глубоко. Достаточно одного взгля­да на нормального человека, чтобы распознать характер его профессио­нальной деятельности и отличить, скажем, врача от коммерсанта, военного от учителя. Профессия накладывает свой отпечаток даже на почерк, тем самым избавляя нас от необходимости предпринимать более подробное исследование. Но точно так же и психотические явления окрашиваются совершенно особым образом в зависимости от того. имеют ли они место у священнослужителя, учителя или военного и т. д. Мы можем легко представить себе характер психических изменений, обу­словленных возбуждением при крупной финансовой игре (для такого состояния типичны крайнее напряжение душевных сил и необходи­мость быстро принимать рискованные решения), подчиненным положе­нием гувернантки, тяготами жизни пролетария и т. п. Специально ис­следовались психические расстройства в армии' и военно-морском фло­те, а также среди промышленных рабочих. Осуществленные Ремером (Romer) статистические подсчеты показали, что психически больных меньше всего среди лиц, занятых в сельском хозяйстве, и больше всего среди представителей свободных профессий.

Семейное положение. Связь между психическими расстройствами и семейным положением оценивается на основании статистики больных. принятых в специальные заведения. Одинокие заболевают значительно чаше. чем состоящие в браке; среди разведенных и вдовых, вместе взя­тых, число лиц с психическими расстройствами лишь слегка превышает общий средний показатель. Тем не менее среди разведенных процент психически больных достаточно высок

Город и сельская .честность. Сравнивая относительную распро­страненность отдельных форм психических расстройств в городах и сельской местности (сравнение производится исходя из общего числа лиц, принятых в специальные заведения), мы обращаем внимание глав­ным образом на следующие моменты: материально неблагоприятные воздействия жизни в большом городе приводят к аномальному количе­ственному росту алкогольных психозов и случаев прогрессивного пара­лича, а сложные жизненные условия и связанные с ними психические травмы обусловливают высокую распространенность психопатий (ис­терий и т. п.). С другой стороны, лечебные заведения в сельской мест­ности изобилуют главным образом случаями эндогенных заболеваний групп dementia praecox и маниакально-депрессивных расстройств. Лю­бопытно, что в больших городах, по сравнению с сельской местностью. через специальные заведения проходит значительно больше больных эпилепсией и несколько больше слабоумных (больных старческим сла­боумием, атеросклерозом, идиотией).

Расовые и национальные различия. Что касается распределения рас­стройств по географическим зонам, то существенные количественные различия касаются главным образом маниакально-депрессивного пси­хоза, в меньшей степени — шизофрении. Согласно Люксенбургеру. маниакально-депрессивный психоз редко встречается в Швейцарии. Скан­динавии и на севере Германии, но достаточно широко распространен в Баварии, Франконии. долине Рейна. Италии и некоторых частях США. Согласно Кречмеру, у гессенцев. в отличие от швабов, почти не бывает маниакальных расстройств.

Религиозные различия. Статистические исследования различных религиозных групп со всей убедительностью показывают, что больше всего психических расстройств встречается среди приверженцев сект'.

§3. Асоциальное и антисоциальное поведение

Справедливо считается, что социальная установка — одно из основ­ных качеств человеческой природы; характер социальной установки представляет собой важнейшую черту личности. В качестве фундамен­тального выдвигается противопоставление личности, ориентированной вовне, общительной, открытой, и личности, так сказать, замкнутой на себя, сосредоточенной на себе (аутистической), закрытой.

Юнг говорит об экстравертах и интровертах, Кречмер — о циклотимном и шизотимном характере. В пределах циклотимного типа Кречмером выделяется еще одна оппозиция: наивной самоуверенности со склонностью к грандиозным предприятиям и скромной нерешительности. В пределах шизотимного типа идеалистическое мышление (на одном полюсе которого мы наблюдаем страсть к преобразованиям, стремление к систематизации и организации, тогда как на другом — упрямство, дух противоречия, угрюмую подозрительность и мизан­тропию) противопоставляется грубому, откровенно антисоциальному поведе­нию.

Социальное поведение душевнобольных и психопатов не сводимо к единой, простой формуле. Даже при одной и той же форме расстрой­ства разные люди ведут себя по-разному. Иногда лицо с тяжелым ши­зофреническим процессом продолжает вести вполне активную соци­альную жизнь; с другой стороны, лицо, страдающее психопатией, мо­жет прекратить всякие контакты с другими людьми и до конца своих дней прозябать в полном одиночестве. Но люди, которых мы считаем психически аномальными, в большинстве своем аномальны и в аспекте социального поведения. Эта особенность даже выдвигалась в качестве критерия для определения болезни. Люди, страдающие психическими аномалиями, в большинстве своем асоциальны; но лишь немногие из них антисоциальны.

(а) Асоциальное поведение

Многочисленные разновидности асоциального поведения сводятся к Двум типичным формам.

1. Помешанные в узком смысле этого слова — то есть те, кого мы в настоящее время относим к больным шизофренией, — как правило, в той или иной форме исключают себя из человеческого общества. Внутри себя они воздвигают новый, особый мир, в котором главным образом и живут. — хотя поверхностному наблюдателю может показаться, что они сохраняют контакт с реальным миром. У них нет потребности де­литься с другими тем царством чувств, переживаний и бредовых идей. которое принадлежит только им. Они самодостаточны и постепенно от­чуждаются от других людей, в том числе и от тех, кто страдает той же формой психического расстройства. Справедливо считается, что между такими больными и нами дистанция больше, чем между нами и предста­вителями первобытных культур. Сам больной, судя по всему, не сознает своей антисоциальности и живет в своем мире так, как если бы мир этот был вполне реален. В типичном случае такие люди замыкаются в себе. сами того не замечая и не испытывая в этой связи никаких страданий. Они составляют “социально мертвую” группу. Если расстройство выра­жено относительно слабо, больные из низших слоев общества становят­ся бродягами, а больным из обеспеченных слоев уготована репутация чудаков.

2. Совершенно иной тип асоциальности, иногда, на ранних стадиях процесса, сочетающийся с только что описанным, развивается как не­способность общаться с другими и приспосабливаться к ситуациям. Субъективно эта неспособность ощущается как нечто весьма мучитель­ное. Любой контакт становится настоящей пыткой; поэтому человек старается держаться подальше от других, предпочитает оставаться на­едине с собой. Это причиняет ему огромные страдания: ведь подавляя в себе социальные инстинкты, человек испытывает тоску по общению и любви. Его асоциальность становится заметна окружающим; он досаж­дает им своей неловкостью. Застенчивость перемежается в нем с бесце­ремонностью, все его внешние проявления неумеренны, поведение про­тиворечит принятым нормам. Он чувствует реакцию окружающих и по­этому все больше и больше замыкается в себе. Этой форме асоциально­сти присуще множество разнообразных психологически понятных свя­зей; она зависит от самых разных “комплексов” и при благоприятно складывающихся обстоятельствах может исчезнуть. С другой стороны. она способна привести к абсолютной самоизоляции: человек заточает себя в помещении, которого никогда не покидает. Такое поведение на­блюдается у представителей самых разных характерологических ти­пов — не только у личностей грубых и недифференцированных, но и у людей культурных и способных на глубокие чувства; оно может соче­таться со многими другими дефектными проявлениями психической жизни и обнаруживаться как преходящая фаза или как один из аспектов устойчивой конституции. Оно может развиваться спонтанно или пред­ставлять собой отчетливую реакцию на неблагоприятные обстоятельст­ва. Короче говоря, такое поведение может быть выражением самых раз­ных форм психических заболеваний.

(б) Антисоциальное поведение

Антисоциальных больных много среди преступников. Большинство случаев обусловлено не столько болезненными процессами, сколько конституциональными аномалиями. Антисоциальные элементы встречаются среди больных шизофренией — в особенности на ранних стади­ях, — а также среди больных прогрессивным параличом. Среди больных маниакально-депрессивными расстройствами их практически не бывает.

Развитие исследований по психологии преступников прошло через три фазы, с позиций настоящего времени эти фазы выглядят как ряд па­раллельных, разумно дополняющих Друг друга направлений. Bнaчaле изучались отдельные преступники, они рассматривались как редкие, аномальные, отклоняющиеся случаи. Были продемонстрированы клас­сически отчетливые сопряжения событий психической жизни, которые обычно выступают в менее явных, неразвитых формах. Затем были вы­делены психологически понятные связи, встречающиеся достаточно редко и толкуемые в целом неправильно, то есть слишком “интеллекту­ально” (это касается, в частности, психологии отравительниц и женщин. совершивших преступления на почве ностальгии). Наконец, исследова­лось воздействие болезненных процессов на отдельные случаи. В рабо­тах, относящихся к этой первой фазе, психологическое понимание часто носит упрощенный, наивный характер, что оставляет в читателе чувство неудовлетворенности. Преступления сплошь и рядом ошибочно припи­сываются определенным влечениям или страстям; им даются чрезмерно интеллектуальные толкования; слишком многое в психической жизни, в незаметных сопряжениях инстинктов, символических актах и ком­плексах приписывается осознанному мышлению С другой стороны, многие описания свидетельствуют о том, что авторам удалось выявить в высшей степени ценный и незаменимый материал. К ряду случаев был успешно применен понимающий психологический подход. Были осу­ществлены попытки обобщающей систематизации всего множества описаний преступников. В качестве образца можно привести недооце­ненную книгу Крауса\

Вторая фаза была отмечена переходом от понимающего исследова­ния отдельных случаев к статистическим. методам. Анализ причин преступлений и приведших к ним обстоятельств стал основой для выве­дения длинных рядов корреляций. Исследования такого рода осуществ­лялись обычно по данным официальной статистики и сосредоточива­лись на связях преступности в целом, равно как и отдельных видов пре­ступлений, с самыми разнообразными факторами: временем года, возрастом, ценами на хлеб. В частности, было обнаружено, что пик воров­ства и мошенничества приходится на зиму, а пик преступлений, связан­ных с повышенной психической возбудимостью (таких, как изнасилова­ние, оскорбление словом и действием), — на лето; было обнаружено также, что количественный рост случаев воровства происходит отчасти параллельно росту стоимости жизни. Оценить и объяснить эти и другие аналогичные корреляции, как правило, нелегко. Существует тенденция к упрощенным объяснениям; однако сторонники критического подхода указывают на значительное многообразие факторов и предостерегают от интерпретации любых параллелизмов в терминах одних только при­чинных связей. Регулярно повторяющиеся связи вполне могут быть обусловлены зависимостью обоих членов корреляции от целого ряда ка­ких-то неизвестных факторов.

Интерпретация результатов статистических исследований трудна потому, что, подсчитывая преступные действия, мы ничего не знаем о людях, которые эти действия совершают. Необходимость приблизиться к пониманию реальных, глубинных связей привела к тому, что в треть­ей фазе исследований основное внимание вновь переключилось на лич­ность преступника, на человека в целом. Но на этот раз, в отличие от первой фазы, речь шла уже не о поиске отдельных, редких, классически отчетливых случаев. Материал, собранный в специальных заведениях и других местах, исследовался во всей своей целостности. Это делалось ради того, чтобы познать феномен среднего, обычного преступника, так как с точки зрения борьбы с преступностью именно этот феномен наи­более важен. В таких работах приходится оперировать относительно малыми числами; соответственно, удается достичь высокой точности подсчетов и изучить весьма обширный спектр связей, ибо основой для статистики служит исследование индивида в целом (здесь, в отличие от массовой статистики предыдущей фазы, речь идет об индивидуальной статистике). Груде применил этот подход к качественному и количе­ственному анализу уже известных объективных признаков. Он также попытался сделать предметом статистики данные по типологии харак­теров, наследственным предрасположенностям, психологическому по­ниманию, зависимости асоциального поведения от факторов среды или конституции (так называемая личностная статистика)'.

Роль психиатра заключается в том, чтобы выявить и сообщить фак­ты, имеющие значение для борьбы с преступностью, установления на­казания и организации работ в местах наказания. Здесь цели определя­ются обществом и господствующими в нем воззрениями. Прикладная психология должна ответить на вопрос о том, насколько эти цели дости­жимы и какие в связи с ними возможны решения.

Как ученый, психиатр должен давать непредвзятые отчеты о фактах всякий раз, когда положение кажется “безнадежным”. В таких случаях складывается трагическая ситуация, из которой не видно сколько-ни­будь приемлемого выхода. Ветцелю удалось отчетливо показать это на примере аномальной личности-кверулянта (“сутяги”)-\ Этот человек де­сять лет боролся за справедливость, невыносимо надоедая властям, ко­торые, в свой черед, нередко бывали по отношению к нему неправы. Бу­дучи психопатом, этот человек не имел абсолютно никаких преступных намерений; в конце концов, он покончил с собой, предварительно ото­слав в газеты сообщение о своей смерти: “Всю свою жизнь фон Хаузен мечтал служить Родине. Но волею жестокой судьбы жизнь его закончи­лась безрезультатно”.

§4. Психопатология духа

Дух, как таковой, не может заболеть; поэтому вынесенные в заглавие слова содержат в себе некоторое противоречие. Однако носителем духа является наличное бытие. Болезни, затрагивающие наличное бытие, влияют на реализацию духа, которая в итоге может тормозиться, задер­живаться, принимать искаженные формы, но может и активизироваться, избирая для этого самые разные пути.

Кроме того, дух по-своему истолковывает аномальные психические феномены и трансформирует их. Здесь возможны различные точки зре­ния. Я могу считать, что мною движут мои естественные passiones animae (“страсти души”); я могу винить себя и считать свои действия и чувства злыми и греховными; я могу верить, что подвержен влиянию богов и демонов, одержим ими: наконец, я могу верить, что на меня воз­действуют другие люди, что это именно они околдовывают меня. Ана­логично, разные люди по-разному относятся к собственному опыту ов­ладения своими же душевными расстройствами: одни видят в этом опыте покаяние, другие — философское самовоспитание, третьи — отправ­ление культа, четвертые — молитву, пятые — посвящение в таинства.

Связи и единства, составляющие мир духа. не могут служить предме­том психологии. Возможности психопатологии ограничиваются иссле­дованием некоторых частных аспектов духа, нашедших свое проявление в тех или иных феноменах. Во-первых, мы отмечаем эмпирические ис­следования конкретного материала (патографии и анализ воздействия медитативных упражнений); во-вторых, мы обсуждаем некоторые во­просы общего характера-, в-третьих, мы рассматриваем животрепещу­щую для всех времен проблему взаимоотношения психопатии и религии.

(а) Эмпирические исследования

1. Патографии. Этим термином обозначаются биографии, цель ко­торых — представить аспекты психической жизни, интересные с точки зрения психопатологии, и разъяснить значение отдельных явлений и со­бытий для творчества тех людей, чья жизнь служит объектом описания. Среди многочисленных известных патографии выделяются труды Ме­биуса и Ланге'. Но даже эти авторы не удерживаются в должных грани­цах и трактуют творческие свершения исходя из весьма слабых основа­ний — то есть, попросту говоря, обесценивают их. Скажем, в стихотво­рении можно усмотреть признаки кататонии; но само по себе это не зна­чит, что стихотворение неудачно или непонятно. Суждения подобного рода, если они выдвигаются психопатологом, следует оценить как субъ­ективные, любительские и, в общем, малоинтересные (а с точки зрения многих — откровенно неприемлемые и вызывающие раздражение). Патография требует к себе самого деликатного подхода. Научная патогра-фия без полноценного психопатологического понимания и способности к историческому суждению невозможна. Кроме того, приемлемая, инте­ресная для читателя патография обязательно должна исходить из таких предпосылок, как уважение к человеку, который служит объектом опи­сания, и определенная (не мешающая откровенности) дистанцированность от него. Если материала недостаточно, патография становится смехотворной (таковы, в частности, патографии Иисуса и Магомета)

Все, что мы узнаем из патографии о жизни выдающихся людей, до­казывает свою значимость для психопатологии. В патографическом материале мы обнаруживаем то, чего никогда не удается наблюдать у “среднего” больного; но в итоге наша наблюдательность становится

только острее. Каждому психопатологу полезно знакомиться с жизнью выдающихся людей по хорошим патографиям.

2. Медитативные упражнения. Во всех великих культурах — в Ки­тае, Индии, на Западе — мистиками, философами и святыми были раз­работаны в высшей степени многообразные и содержательные способы “упражнения души”. Но всем этим способам присущи некие общие фун­даментальные свойства. Каждый из них представляет собой техник)' внутренней работы над состоянием сознания, способ инверсии и транс­формации сознания. Шульц исследовал их современными эмпирически­ми методами'. Эту эмпирически установленную фундаментальную общ­ность следует отличать от веры, которая движет соответствующими психическими механизмами и придает им исторически и личностно зна­чимое содержание. Эту общность следует отличать также от метафизи­ки, которая, с одной стороны, выступает как способ понимания пережи­ваний, а с другой — определяет их содержание. Современная психиат­рия использует отчасти те же методы; но в условиях современного неве­рующего мира они указывают прежде всего на существование “веры” в науке, а затем интерпретируются в духе психологических теорий.

(б) Вопросы общего характера

1. Значение болезни для творчества. Специального эмпирического исследования заслуживает вопрос о том, какие формы болезней несут в себе не только разрушительное, но и позитивное значение. В связи с патографиями выдающихся людей то и дело возникает следующая дилем­ма: проявляется ли творческий дар этих людей вопреки болезни или вы­ступает в качестве одного из ее следствий В пользу последней возмож­ности свидетельствуют такие феномены, как повышенная творческая продуктивность при гипоманиакальных фазах, появление содержатель­ных элементов эстетического характера во время депрессивных состоя­ний, метафизический опыт, связанный с шизофреническими пережива­ниями. Вопрос о возможном позитивном значении болезни возникает и в связи с некоторыми историческими событиями'.

2. Связь между формой болезни и духовным содержанием. Из исто­рии известно множество мировоззренческих систем, возникновение и проявления которых, судя по всему, во многом обусловлены душевны­ми заболеваниями; похожие системы создаются и сегодня. Правда, та­кие духовные миры вполне могли бы возникнуть и существовать и без вмешательства болезни; но своим фактическим возникновением они. скорее всего, обязаны деятельности психически больных. Во всех слу­чаях нам недостает материала для доказательств; но трудно отделаться от впечатления, что духовный мир гностиков каким-то образом связан с навязчивыми состояниями. Широко известные описания странствий ду­ши по небу и аду живо напоминают о переживаниях больных шизофре­нией. Ныне эти шизофренические состояния утратили свой мировоз­зренческий смысл: те. кто им подвержен, рассматриваются как невме­няемые, как безумцы, за которыми нужен присмотр. Их болезненные переживания ни на кого не производят впечатления. В прежние времена ситуация, возможно, выглядела иначе. Некоторые мифологические представления и суеверия, по-видимому, не родились бы без знакомства с переживаниями, характерными для dementia praecox. Сходные сообра­жения возникают и в связи с образным миром, сформировавшимся во­круг ведьм и прочих сверхъестественных существ. Но никаких специ­альных исследований в этой области не проводилось.

3. Исторически складывающиеся типы отношения к душевноболь­ным. Несомненно, душевнобольные сыграли в истории существенную роль. Они пользовались уважением как шаманы: им поклонялись, как святым; они внушали священный трепет, как люди, через которых веща­ет Бог; как люди исключительные, они указывали путь и щедро возна­граждались. Человек, страдающий расстройством группы dementia prae­cox, может благодаря своим психотическим переживаниям стать осно­вателем секты. Подобное иногда наблюдается в сельской местности и в настоящее время (секта малеванцев в России). Таких людей никогда не считали душевнобольными; то, что мы назвали бы “болезнью”, расце­нивалось как духовный дар. Но другие люди того же типа могли подвер­гаться осмеянию как “сумасшедшие”, изгоняться из общества как “одержимые”, уничтожаться или оставаться незамеченными.

Иначе обстоит дело с поэзией и искусством. В произведении литера­туры или искусства больной часто представляется именно как больной и в то же время как символ глубочайшей человеческой тайны. Безумием завершилась трагедия Филоктета, Аякса, Геракла: сошли с ума Лир и Офелия; Гамлет притворялся сумасшедшим. Дон Кихот — почти ти­пичный шизофреник. Особенно часто предметом художественного опи­сания становилось переживание “двойника” (Э. Т. А. Гофман, Э. А. По. Ф. М. Достоевский). С другой стороны, у Гете тема безумия не играет почти никакой роли, а связанные с ней редкие описания (Гретхен в тюрьме) далеки от действительности — особенно в сравнении с весьма реалистическими описаниями у Шекспира и Сервантеса.

Веласкес писал идиотов. Властительные особы держали при своих дворах “шутов”, которые пользовались “шутовской свободой” слова. Дюрер создал гравюру, изображающую Меланхолию. “Сатурнический человек” Ганса Бальдунга Грина — тип человека, мучающегося мелан­холией.

Можно привести много других примеров; все они не поддаются еди­ной, общей и исчерпывающей интерпретации. Но нет никакого сомне­ния. что между болезнью и глубочайшими возможностями человека между безумием и мудростью существует какая-то скрытая корреля­ция'.

(в) Психопатия и религия

Обозревая все множество типов психических болезней, мы можем определить характер связанных с ними религиозных переживаний. Это удается сделать на примере некоторых явлений современности Благо­даря историческим исследованиям мы узнаем, у каких выдающихся ре­лигиозных деятелей были признаки психической аномалии, какую роль в религиозных переживаниях играючи душевные расстройства и исте­рия как отдельные религиозные феномены могут быть поняты в психо­логических терминах. Мы задаемся вопросом о том, как священнослу­житель, чье религиозное поведение укоренено в душевной болезни и, так сказать, окрашено в ее цвета, ведет себя по отношению к людям в своей повседневной практике. Мы стремимся понять, каким образом ре­лигия способна помочь больному человеку-'. Наконец, мы выходим за пределы эмпирического и задаемся вопросом о том, каков смысл совпа­дений между душевной болезнью и религией и можно ли вообще гово­рить в данной связи о каком бы то ни было смысле. Можно ли утвер­ждать, что в те моменты, когда человек оказывается у самых пределов своего наличного бытия, экстремальный характер переживаемого им момента предоставляет основу для осмысленного духовного опыта? Мы могли бы указать на эмпирический, известный из социологии факт, что все действенные религиозные движения и системы характеризуются — чаще всего бессознательно и лишь изредка осознанно — абсурдностью своего содержания (“верую, потому что абсурдно”, как настаивал Тертуллиан, а вслед за ним Кьеркегор). Во времена Лютера разум отвергал­ся; раннему лютеранству была присуща тенденция к выдвижению аб­сурда на передний план. С другой стороны, католицизм, начиная с Фо­мы Аквинского, перешел к отрицанию того, что содержание веры аб­сурдно; теперь уже следовало различать то, что превосходит всякий ра­зум (то есть содержание откровения), и то, что противно разуму (то есть абсурд в собственном смысле).

§5. Исторические аспекты

В XIX веке благодаря лучшему сообщению между разными концами земного шара, удалось ближе узнать все населяющие его народы. Исто­рический интерес сосредоточился на постижении их настоящего в тер­минах прошлого, равно как и прошлого как такового, вплоть до самых отдаленныx истоков. С этим интересом связана попытка представить душевные болезни в историко-географическол1 аспекте, с учетом кли­мата, расовых особенностей, “духа местности” (genius loci), ландшафта. исторической судьбы. Впоследствии на этой основе были осуществле­ны специальные исследования по геопсихологии и расовой психологии. а также исследования исторического характера (в частности, на тему о том, было ли появление сифилиса в XV в. чем-то абсолютно новым, дей­ствительно ли эта болезнь была привезена из Америки и т.п.). Предме­том анализа становились отдельные исторические аспекты и общеисто­рические соображения о развитии человека как биологического вида.

Изменения социальных и исторических условий воздействуют на ха­рактер проявления психических расстройств. История психических за­болеваний — это особая разновидность истории общества и культуры. Исследуя болезнь с исторической точки зрения, мы видим, как меняется со временем ее картина — при том, что в чисто медицинском смысле са­ма болезнь остается той же. Особенно ярко стиль времени проявляется в неврозах: при одних обстоятельствах они процветают, тогда как при других — почти не обнаруживаются. Описания отдельных случаев и биографии, восходящие к давним историческим эпохам, представляют огромный интерес как свидетельства возможных изменений. Но психи­атру полезно исследовать конкретные исторические иллюстрации даже безотносительно к методическим сравнениям: он может не знать исто­рических различий, но он их непременно почувствует. Примеры из ис­тории предоставляют в наше распоряжение выразительную картину то­го, как определенный вид болезни проявляется у высокодифференцированных и выдающихся натур, а также у людей, столкнувшихся с незна­комыми, чуждыми обстоятельствами. К сожалению, материал такого рода весьма скуден.

В исследованиях по психопатологии этот исторический интерес раз­вивается параллельно интересу к тому, что можно было бы назвать об­щими законами антропологии. Сравнивая между собой различные эпо­хи, первобытные и развитые культуры, мы познаем разнообразные, изменчивые проявления одного и того же феномена (например, истерии), понимаем, какие именно черты специфичны для отдельных историче­ских состояний (например, для архаических культур), и, наконец, ана­лизируем основные направления, избираемые общеисторическим про­цессом (например, в связи с проблемой вырождения).

(а) Культурная принадлежность и историческая ситуация как факторы, обусловливающие содержательный аспект душевной болезни

Совершенно ясно, что содержание психоза восходит к культурному багажу той группы, к которой принадлежит данный больной. В прежние времена среди бредовых идей преобладали такие, как превращение в животное (ликантропия), демономания и др.; теперь же больные бредят главным образом о телефоне и радио, о гипнозе и телепатии. В прежние времена над больным измывались злые духи; теперь же порча наводит­ся с помощью электрического аппарата. У философа бредовые пережи­вания отличаются богатством и глубиной смысла, а у простого человека они представляют собой главным образом фантастически искаженные формы суеверий.

Представления и поверья, которые мы в условиях нашей современ­ной технической цивилизации считаем возможными симптомами душев­ной болезни, не могут считаться таковыми в условиях сельской местно­сти, где многие древние верования сохраняются как часть фольклора.

Культурная среда, преобладающие воззрения и ценности важны по­стольку, поскольку они способствуют развитию одних разновидностей психических аномалий и предотвращают развитие других. Определен­ные характерологические типы “соответствуют” времени и друг другу. Сплошь и рядом нервные или истерические личности каким-то образом “находят” друг друга. Про некоторые общности вполне можно сказать, что они характеризуются скоплением аномальных и психически боль­ных личностей; таковы, в частности, Иностранный Легион, колонии нудистов и вегетарианцев, общества фанатиков здоровья, спиритизма, ок­культизма, теософии. Судя по всему, среди приверженцев древнегрече­ского дионисийского культа было принято взывать к лицам с истериче­скими данными. Именно такие люди играют роль во всех случаях, когда оргиастический элемент приобретает особую значимость для обшир­ных сообществ. Пациентам наших психиатрических заведений, в отли­чие от психически больных жителей Явы, присуща склонность к не­обоснованным самообвинениям; Крепелин объясняет ее особенностями европейской культуры, в которой личная ответственность играет значи­тельно более важную роль.

Некоторые исторические эпохи и обстоятельства благоприятствуют формированию и философскому возвышению чисто мужских сооб­ществ; соответственно, в такие эпохи гомосексуальность играет сущест­венную роль. В другие же времена преобладает безразличное или презрительное отношение к гомосексуальности, или она трактуется как преступление'.

Истерия имела немалое историческое значение для средних веков, но ее роль в современном мире сходит на нет. С шизофренией же дело обсто­ит как раз наоборот: насколько можно судить, в средние века ей не прида­вали значения, зато в течение последних столетий она стала феноменом огромной важности (Сведенборг, Гельдерлин, Стриндберг, Ван Гог).

После 1918 г. у нас выработался более пристальный взгляд на ту роль. которую во времена потрясений играют психопаты. Аномальные личности бывают особенно заметны в революционные эпохи: на какое-то время они даже выдвигаются на передний план общественной жизни. Правда, сами они никогда не делают революций и не принимают в них сколько-нибудь конструктивного участия; но ситуация предоставляет им преходящую возможность проявить себя Как говорит Кречмер. “в мирные времена мы официально объявляем их невменяемыми; в неспо­койные же времена они становятся нашими правителями”

(б) История истерии

У истерии есть своя история. Кульминационные формы наиболее драматичных проявлений — таких, как припадки, изменения сознания (сомнамбулизм), театральные выходки, — остались в прошлом. Фено­менология истерии меняется в зависимости от ситуации и общеприня­тых воззрений. Яркие в своем роде феномены, подробно описанные в прошлом веке Шарко и исследователями его школы (которые тем са­мым невольно способствовали популяризации и количественному росту таких феноменов), в настоящее время встречаются редко. Именно в XIX в. была признана исторически важная роль истерии. Судя по исто­рическим данным, основной феномен сводится к следующему: меха­низм, который сам по себе постоянен (лишь у очень незначительного числа людей он находит свое проявление в форме болезни или особого рода способности к истерии), используется в интересах различных идеологических движений и мировоззренческих установок, ради дости­жения определенных целей. Поэтому 'всякий раз, исследуя явления. имевшие место в тот или иной период времени, мы видим в их совокуп­ности нечто существенно большее, чем просто истерию. Среди истори­чески значимых болезненных явлений истерия играет ведущую роль; наряду с ней определенное значение имеют шизофрения, а также некоторые иные расстройства. Поэтому заслуживают внимания все истори­ческие данные о том, что принято было считать суевериями, магией или колдовством: об одержимости злыми духами, о психических эпидеми­ях, об охоте на ведьм, оргиастических культах, спиритизме.

1. Одержимость злыми духами. Представление о том, что духи (де­моны и ангелы, черти и боги) могут вселяться в людей и управлять ими, свойственно всем временам и народам. Влиянием демонов объясняются как соматические, так и — тем более — психические заболевания. Осо­бенно это относится к таким психическим расстройствам, когда человек оставляет впечатление превратившегося в кого-то совершенно иного, когда его голос и поведение, выражение лица и содержание речи вдруг меняются до неузнаваемости и все эти изменения исчезают так же вне­запно, как и появились. Об “одержимости” в более узком и истинном смысле мы говорим тогда, когда сам больной переживает расщепление своего существа на две личности, два “Я”, которым соответствуют два разнородных типа чувствования (см, выше, главку “в” §7 главы 1). Да­лее, “одержимостью” считается также переживание чуждых личностей, которые являются больному в галлюцинациях и говорят с ним голосом и жестами; к этому же разряду относятся некоторые навязчивые фено­мены. Конечно, представление об “одержимости” само по себе весьма примитивно; стоящая за ним реальность отнюдь не однородна. В част­ности, состояния одержимости с измененным сознанием (именно таков феномен сомнамбулизма) совершенно не похожи на состояния, при ко­торых сознание остается ясным. Первые обычно носят истерический, тогда как вторые — шизофренический характер'.

2. Психические эпидемии. Феномены этого рода, получившие столь широкое распространение в средние века, уже давно служат предметом заинтересованного внимания Судя по всему, в более поздние времена в нашем культурном пространстве идентичных явлений не бывайте. Средневековые психические эпидемии сопоставимы только с феноме­нами, встречающимися по всему миру среди первобытных народов, ко­торые подвержены психическим эпидемиям в силу своей высокой вну­шаемости. Во время детских крестовых походов тысячи детей (как ут­верждается, вплоть до 30 000) собирались вместе и шли по направлению к Святой Земле, движимые страстью, которую ничто не могло остано­вить; они покидали дома и родителей только ради того, чтобы очень скоро и бесславно погибнуть.

После Великой Чумы XIV в. в разных местах Европы вспыхивали эпидемии так называемого танцевального бешенства (Tanzwut; это яв­ление известно также под названием “тарантизм”), почти мгновенно по­ражавшие великие множества людей (впрочем, аналогичные явления, пусть в меньших масштабах, происходили и в другие времена). Это бы­ли состояния возбуждения с припадками, оргиастическими танцами, галлюцинаторными переживаниями сценоподобного характера; за ни­ми всякий раз следовала частичная или полная амнезия. Иногда танцую­щие яростно барабанили себя по телу; прекратить это можно было. только связав их.

Позднее, в XVI и XVII вв.. широкое распространение получили эпи­демии в женских монастырях: многие монахини вдруг оказывались одержимы бесами, и процесс изгнания последних всякий раз проходил в высшей степени драматично, поскольку изгнанные бесы имели обык­новение возвращаться. Когда епископ приказывал изолировать мона­хинь и держать их под домашним арестом, эпидемии мгновенно прекра­щались; публичные же процессы изгнания дьявола священником только способствовали быстрому распространению “заразы”'. Все эти эпиде­мии, исходя из описанных симптомов, удается отождествить с истери­ческими проявлениями (как уже было сказано, содержание последних всякий раз определяется соответствующей средой и преобладающими установками). Но почему такие эпидемии происходили именно тогда? Почему они не свойственны иным историческим эпохам, в том числе и нашей? Среди исследователей утвердилось мнение, что такие эпиде­мии, пусть в значительно меньших масштабах, случаются и сегодня. Они пресекаются в зародыше и не получают распространения потому, что не имеют поддержки в виде соответствующим образом ориентиро­ванных ожиданий, а также в виде преданной веры или суеверного стра­ха больших масс людей. В кругах приверженцев спиритизма истериче­ские феномены распространены достаточно широко; но рационалисти­чески настроенная современная публика только смеется над подобными “суевериями” и презирает их. Можно предположить, что присущие оп­ределенным историческим эпохам типы переживаний и религиозные воззрения, обусловливая специфику некоторых влечений и целей, за­пускают в движение механизмы, которые иначе так и оставались бы в латентном состоянии. В итоге механизмы, о которых идет речь, стано­вятся действенным инструментом на службе определенных культурных групп; при других же обстоятельствах они оценивались бы не иначе, как болезненные и спорадические феномены.

3. Охота на ведьм. Кошмар охоты на ведьм воцарился в Европе на исходе средневековья и продолжался три века подряд. В мире, где царил страх, где католическая и протестантская церкви проводили политику искоренения ересей, где садистские импульсы были весьма действенны, древние представления обрели непонятное для нас могущество. Прове­дение процессов, под которыми явно не было никаких рациональных оснований, стало возможно только в условиях господства реалий из области истерии и внушения. Во все времена существовали (и продолжа­ют существовать) люди, сохраняющие трезвый взгляд на мир, несмотря на давление воцарившихся в их среде бредовых идей: ведь “дух время” не может навязать себя всем без исключения. Но против массовых доменов бессильны даже здравомыслящие люди, наделенные сильным характером. Существуют психические механизмы, постоянно готовые к действию: это механизмы внушаемости, истерии и влечения к то­му чтобы страдать самому и причинять страдания другим, к боли и уничтожению ради них самих. Они вполне способны затопить всякое противодействие в ситуациях, когда людьми безраздельно овладевает вера или воля к власти.

4. Оргиастические культы. Культовые действа оргиастического ха­рактера были известны во все времена и во всех концах земного шара. Несомненно, их объединяет один и тот же психологический механизм. Экстаз врачевателей и шаманов', неистовство дервишей, оргии дика­рей равно как и дионисийские празднества древних греков, — все это психологические события одного порядка. Вероятно, тщательный ана­лиз позволил бы осуществить типологическую дифференциацию этого множества; но у нас нет материала для более обоснованных суждений. Мы вынуждены ограничиться общим представлением об отдельных со­бытиях.

Оргиастические состояния могут служить красноречивой иллюстрацией об­щего положения, согласно которому чисто психологическое исследование фе­номена ничего не сообщит нам ни о степени его исторической действенности, ни о той значимости, которая ему некогда приписывалась. Экстатические собы­тия одной и той же психологической природы могут, в зависимости от принятой точки зрения, казаться либо глубокими откровениями и свидетельствами чело­веческой религиозности, либо безразличными, тормозящими, явно болезненны­ми процессами. Аналогично, в других областях одно и то же психологическое событие может быть основой либо для создания новых духовных ценностей. либо для “сверхценных идей” наподобие идеи вечного двигателя. В данной свя­зи нельзя не упомянуть великолепную картину “дионисийского опьянения” в “Рождении трагедии” Ницше.

5. Спиритизм. В современном мире преобладает безверие, а “бесы” и “ведьмы” перестали быть объектом экзорцизма (процедур “изгнания дьявола”) и судебных разбирательств; но соответствующие факты пси­хической жизни, изменив форму, в основе своей сохраняются. Посколь­ку ныне преобладает научный тип мышления, эти факты перешли в ве­дение медицины и иногда оцениваются как истерические; одновремен­но они стали предметом оккультизма, парапсихологии, спиритизма. Все эти лженауки стремятся исследовать сверхъестественные реалии, как если бы те представляли собой нечто вполне естественное. В итоге древ­ние проявления претерпели двойную трансформацию. С одной сторо­ны, они анализируются с научной точки зрения, как психологические факты, — но при этом никому не удается распутать клубок, в котором спонтанные физиологические и психологические события беспорядочно перемешаны с артефактами, обусловленными ситуацией и присутст­вием наблюдателя. С другой стороны, они приспособились к духу наше­го времени и превратились в средство для исследования сверхъестест­венного мира призраков, демонов, скрытых и отдаленных влияний, яс­новидения и пр.

(в) Психология масс

Психические эпидемии, вкупе с сопровождающими их соматически­ми феноменами, представляют собой выразительную иллюстрацию “заразности” бессознательно распространяемых психических установок. То же происходит и с такими массовыми явлениями, как верования, об­щепринятые формы поведения и действия, “общественное мнение”. Множество фактических данных, имеющих исключительно важное ис­торическое значение, было подробно описано в замечательной работе ЛеБона. Здесь мы вплотную приближаемся к границе, за которой начи­нается болезнь, обусловленная снятием торможений, утратой критики. нивелировкой душевных проявлений — факторами, под действием ко­торых индивид становится пассивным орудием внеличностных сил. равно способным на преступления и героизм; он готов делить с другими их иллюзии и галлюцинации и в то же время выказывает совершенно не­постижимую слепоту. Масса не мыслит и не наделена волей; она живет образами и страстями. Эти качества массы кардинальным образом отли­чают ее от общности. Сделавшись частью массы, человек как таковой исчезает; впоследствии он сам не может уразуметь, как это его угораз­дило принять участие в том, что произошло. В общности люди форми­руются в народ, обладающий самосознанием и способный обеспечить себе непрерывное и поступательное историческое развитие. Могущест­во массы, будучи использовано как средство, грозит выйти из-под кон­троля и поглотить того, кто вызвал его к жизни — если только это не гипнотизер, полностью контролирующий средства внушения и выказы­вающий непоколебимое присутствие духа.

Масса — это “коллективная душа” людей, объединенных общими чувствами и побуждениями и утративших всякую индивидуальность. Переживания человека, ставшего частью массы, — это переживания, так сказать, с точки зрения “мы все”, но не “Я”. Люди, составляющие массу, не способны на длительные совместные действия: ведь масса до­верчива, некритична и абсолютно безответственна, но в то же время от­крыта влияниям и очень быстро “рассасывается”. Масса склоняется к так называемым массовым психозам, неумеренной возбужденности и актам насилия (грабежам, убийствам, а также панике). Оказавшись ча­стью массы, человек чувствует, ведет себя и действует совершенно не так, как это было ему свойственно, пока он был самим собой и придер­живался определенных историко-культурных традиций. Теперь это ав­томат, лишенный воли, но наделенный сознанием бесконечно возрос­шего могущества. “Скептик становится верующим, честный человек — преступником, а трус — героем”.


(г) Архаические состояния психики

За те несколько тысячелетий, пока существуют великие цивилиза­ции, в мире успело произойти великое множество изменений, затронув­ших всю совокупность обстоятельств человеческой жизни. Изменились религиозные представления человека, его обычаи, знания, способности; изменилась и среда его обитания. Но фундаментальная предрасполо­женность человека, судя по всему, не претерпела сколько-нибудь замет­ных трансформаций. Мы очень сильно отличаемся от первобытных лю­дей, не входивших в круг трех великих культур — Китая, Индии и Запа­да. Об этом можно судить на основании этнографических исследований того, что осталось от первобытных народов после их окончательного упадка. Считается, что благодаря таким исследованиям выявляются глубины человеческого наличия бытия, каким-то образом связанные с истоками нашей собственной истории. Нет сомнений, что вся наша ис­тория восходит к каким-то первобытным основам и развилась исходя из чего-то, достигнутого в незапамятные времена и все еще сохраняющего свою власть над нами; но в чем именно состоят эти основы и достиже­ния, понять трудно.

Например, во всех человеческих сообществах действует запрет на инцест (то есть на половые контакты между родителями и детьми, а также между братьями и сестрами). У животных ничего подобного не встречается, а у людей любое на­рушение запрета (в виде династических браков и т. п.) выступает как осознан­ное нарушение универсального табу, которое, судя по всему, входит в ряд фун­даментальных принципов человеческого бытия — наряду с социальностью, ре­чью и мышлением, законами и обычаями общественной морали. Эти глубинные источники “человеческого” недоступны эмпирическому наблюдению.

Фундаментальные принципы человеческого бытия положили начало развитию цивилизаций. Но до этого должно было господствовать совер­шенно иное состояние психики — состояние, имеющее мало общего с тем, что присуще современному человеку и преобладает на протяжении нескольких последних тысячелетий. Предполагается, что такое архаи­ческое состояние психики свойственно племенам, сохраняющим перво­бытный образ жизни вплоть до нашего времени. В последнее время про­блемы психической жизни первобытных людей обратили на себя вни­мание этнологов и социологов'. Были осуществлены попытки выявить и систематизировать различия между миром первобытных людей и тем миром, в котором живем мы; в итоге удалось прийти к различению двух типов мышления и сознания. Мы стремимся к отчетливому, осознанно­му мышлению, ясным определениям, дифференциации объекта и субъ­екта, реальности и воображения, установлению границ между вещами как таковыми и т. п.; при этом наша мысль постоянно соотносится с эм­пирической реальностью. Но существует и иной, не логический (или дологический) тип мышления; для него характерны такие качества, как образность, наглядность, насыщенность конкретными и символическими значениями. Дологическое мышление допускает замену одних вещей другими и объединение образных представлений: в итоге гетерогенные lфеномены сливаются в единую картину, а эмпирические целостности расщепляются на гетерогенные связи и смыслы. Такой протеический взаимообмен форм и образов становится истинной реальностью, заме­щая в этой функции эмпирические пространство и время, — или. лучше сказать, в системе первобытного мышления пространство и время еще не существуют как категории действительности и логики.

Если мы обратимся к образному содержанию психотических пере­живаний. типам психотического мышления, способам отбора и система­тизации объектов, кажущемуся хаосу фантастических представлений, а также к символике и магии, мы обнаружим в них ряд удивительных па­раллелей мифам, представлениям и способам мышления первобытных людей. В обоих случаях заметна определенная связь со сновидениями. Нищие писал: “Сон меняет вещи произвольно и прихотливо, пользуясь для своих целей мимолетными подобиями; но с той же произвольно­стью, с той же прихотливостью создают народы свои мифы... Во сне все мы подобны дикарям... В снах и грезах мы вновь и вновь идем по пути. уже пройденному человечеством до нас”.

В свое время Эмминггауз кратко остановился на проблеме “этно-психологических эквивалентов психических расстройств” и привел в этой связи исчерпывающую библиографию из области этнологии, ар­хеологии и психопатологии. Сопоставление мифа и психоза — излюб­ленная тема исследователей фрейдовской школы, в особенности Юнга Позднее это сопоставление было подхвачено Райсом и Шторхом, но только в связи с шизофренией Если говорить о содержательном аспек­те, об осмысленных связях между содержанием и образами, то сходство кажется несомненным. Поэтому у ученых возникло желание понять ду­шевную болезнь в терминах первобытной психической жизни и, с дру­гой стороны, понять первобытную психическую жизнь исходя из на­блюдений за пациентами. Этой цели служит теория, согласно которой при психическом расстройстве, как и во сне, устраняются некоторые тормоза: в итоге первобытные содержательные элементы могут снова “всплыть” из глубин бессознательного. Но такой подход не оправдал возлагавшихся на него больших надежд. Архаический тип мышления. свойственный сознанию первобытного человека, принципиально отли­чается от психотического расстройства. Первобытное мышление — итог коллективного развития, служащий потребностям реальной об­щности людей. Что касается шизофренического мышления, то оно изо­лирует человека, отделяет его от общности. Образное мышление перво­бытного человека — факт жизни духовной общности, в которой рацио­нальное мышление развито еще очень слабо. Что касается мышления больного шизофренией, то его “образный” характер противоречит со­хранной способности к рациональному мышлению согласно нормам той цивилизации, к которой данный больной принадлежит по рожде­нию. Поиски аналогий между первобытным человеком и больным ши­зофренией принесут пользу только при условии, что они будут служить

выявлению признаков, характеризующих любые акты образного мыш­ления, равно как и его содержательный аспект. Для нас не составляет секрета, что состояния сознания, характеризующие больного шизофре­нией, первобытного человека и человека, которому что-то снится. — феномены разных порядков; но мы все еще ничего не знаем о различиях на уровне содержательных элементов и актов психической жизни. Пе­речисление черт сходства способно произвести большое впечатление разве что на начинающих: каждый, кто имеет дело с конкретными слу­чаями, ощущает не только сходство, но и различия. Итак, перед нами встают следующие вопросы.

(1) Являются ли шизофренические переживания источником перво­бытных воззрений и представлений? Ответить на этот вопрос невозможно.

(2) Что представляет собой первобытное мышление в сравнении с мышлением больного шизофренией? Очевидно, первобытное мышле­ние — это “здоровая” разновидность мышления; оно не имеет характе­ра первичного шизофренического переживания или шизофренического процесса.

(3) Что имеется в виду, когда говорят о “повторном всплытии на по­верхность” забытых, похороненных цивилизацией первообразов, ми­фов, символов, возможностей и сил? Эта теория лишена отчетливости и недоступна проверке, а предполагаемые связи все еще не могут быть изучены сколько-нибудь глубоко. Гипотеза сама по себе великолепна, но совершенно необоснованна; ее можно сколько угодно испытывать на новом материале, но наших знаний от этого не прибавится.

Когда мы рассматриваем первобытное мышление так, как его пред­ставляют этнологи, мы получаем в свое распоряжение некую методо­логическую схему, которая помогает нам в нашем описании шизофре­нического мышления. Когда же мы обнаруживаем яркие параллели ме­жду мышлением первобытных людей и спецификой действий и пере­живаний тех лиц, чьи психические расстройства являются следствием мозгового повреждения', нам едва ли приходится рассчитывать на вы­явление реальных связей между “первобытностью” и болезнью; в луч­шем случае мы можем использовать для наших описаний сходные ка­тегории.

(д) Психопатологическое в различных культурных кругах

Насколько известно, всем трем великим культурам современно­сти — восточноазиатской, индийской и западной — свойственны одни и те же психопатологические феномены. Их содержательный аспект меняется согласно господствующим воззрениям. Психопатологические явления одинаковы даже на уровне отдельных невротических отклоне­ний

(с) Современный мир и проблема вырождения

В течение последних ста с лишним лет то и дело приходится слы­шать и читать о предсказаниях упадка и конца западной культуры, конца Европы и европейцев или даже конца человечества вообще. В этой связи психопатологам следует выяснить: (1) действительно ли в совре­менном мире существуют факторы, под воздействием которых болез­ненные проявления меняются; (2) действительно ли существует так на­зываемое вырождение и можно ли доказать, что в современном мире оно дает о себе знать сильнее, чем прежде.

Статистика свидетельствует о количественном росте госпитали­зированных душевнобольных, самоубийств и преступности.

1. Статистические данные по цивилизованным европейским государствам таковы: начиная с 1850 г. отношение количества госпитализированных больных к численности населения в целом возросло в 2—3 раза. Само по себе это не оз­начает. что частота психических заболеваний также возросла: ведь как в про­шлом, так и ныне далеко не все душевнобольные становятся пациентами специ­альных заведений. Единственная причина увеличения числа госпитализирован­ных душевнобольных может заключаться в том, что при неизменном общем проценте психотиков ныне их в больницы принимается больше, чем прежде. Неизвестно, так ли это на самом деле, но, судя по всему, с приведенным объяс­нением готово согласиться большинство психиатров. Ремер показал, что в 1904—1910 гг. в Бадене заметно возросло число госпитализированных боль­ных; но пациентов, принятых в больницы впервые, по существу, не стало боль­ше. Возможные причины более частой госпитализации следующие: (а) в усло­виях высокоразвитой технической цивилизации лицам с умственной отстало­стью и психопатам выжить намного труднее, чем в условиях, характеризующих­ся более низким уровнем развития техники и, соответственно, более спокойной жизнью. Это соображение косвенно подтверждается тем, что и ныне госпитали­зированных больных в городах больше, чем в сельской местности, а их количе­ство прямо пропорционально плотности населения. Там, где жизнь сложнее, где она предъявляет личности более высокие требования, люди избавляются от сво­их душевнобольных родственников достаточно быстро. С другой стороны, в де­ревне легче обеспечить уход за слабоумными, которые к тому же вполне могут выполнять полезную работу. Предъявляемые жизнью высокие требования и всеобщее начальное образование — вот те причины, в силу которых в настоя­щее время так много говорят о слабоумных и умственно отсталых детях; раньше на частоту душевных болезней, как кажется, почти не обращали внимания: (б) возможны и другие, менее существенные причины — например, улучшение условий в приютах, большее доверие к ним, более терпимое отношение значи­тельной части населения к понятию “душевная болезнь”. Наконец, ныне люди (особенно городские жители) испытывают значительно меньший страх перед психиатрами и обращаются к ним, в общем, на относительно ранних стадиях бо­лезни — в отличие от прежних времен, когда сам факт обращения к психиатру был чем-то вроде смертного приговора.

2. Самоубийство само по себе не является признаком психической анома­лии. Но большинство самоубийств совершается представителями характероло­гических типов, интересных с точки зрения психопатологии, а также людьми. страдающими теми или иными известными заболеваниями. Поэтому статистика самоубийств дает некоторое представление о частоте аномальных психических состояний в целом. Начиная с 1820 г. число самоубийств в отношении к общей численности населения возросло более чем на 50%. Но динамика роста само­убийств нерегулярна: во времена экономических кризисов, когда цены на еду растут, самоубийств становится больше, а в военное время — меньше. Соответ­ствующие цифры можно истолковать следующим образом: под влиянием изме­нившихся условий жизни судьба лиц с определенной устойчивой предрасполо­женностью становится настолько тяжелой, что они легко поддаются отчаянию. которое, в свой черед, порождает реактивные, депрессивные и прочие психозы. Такие лица чаще оказываются в ситуациях, когда будущее кажется безвыход­ным, безнадежным и невыносимым. Изменения, затрагивающие культурную среду, предоставляют больше возможностей проявиться тем формам реакций. которые укоренены в конституции личности.

Зависимость частоты самоубийств от культурных факторов иллюстрируется сравнительной статистикой самоубийств среди евреев, католиков и протестан­тов (приведенные цифры отражают количество лиц, покончивших с собой, на миллион жителей)':

Год	Католики	Протестанты	Евреи
В Пруссии:
1849—1855	49,6	159,9	56,4
1869—1872	69	187	96
1907	104	254	356
В Баварии:
1844—1856	49,1	135,4	105,9
1870—1879	73,5	194,6	115,3
1880—1889	95,3	221,7	185,8
1890—1899	92,7	210,2	212,4

Среди восточноевропейских евреев, живущих на своей родине, самоубийст­ва редки. Та же картина наблюдалась и среди западноевропейских евреев до то­го, как они были уравнены в правах с христианами. Приведенные в таблице циф­ры свидетельствуют о значительном влиянии среды и, в частности, такого фак­тора, как религиозное неприятие самоубийства.

3. Сходная интерпретация возможна и для возрастающей кривой преступно­сти. Динамика преступности вполне убедительно объясняется тяжестью соци­альных условий (что способствует проявлению преступных задатков) и более строгим применением законов.

Статистика способна учитывать только самые явные, грубые призна­ки измененной психической жизни. Поэтому в поисках количественных показателей, а также примерных впечатлений об их динамике было бы уместно обратиться к сопоставлению различных эпох. Здесь мы можем лишь бегло очертить цели такого сравнительного исследования; о ре­зультатах же говорить пока не приходится.

Повсеместно принято считать, что развитие технической цивилиза­ции в XIX в. сопровождается изменением всего образа жизни людей. Темп жизни неуклонно растет, спешка становится обычным состояни­ем, повсеместно царит беспокойство, сочетающееся с ощущением повышенной ответственности (при том. что какая-либо метафизическая основа для последней отсутствует). На место созерцания и размышле­ний приходит утомительная погоня за удовольствиями, порождающая сильные импульсы, которые, однако, не оказывают никакого воздейст­вия на внутреннюю жизнь. Резко возрастают требования к работоспо­собности, выносливости и т. п. Люди, ведущие такой образ жизни, чаще испытывают хроническую усталость и, соответственно, страдают от неврастенических симптомов. Исходные предрасположенности, остава­ясь в основе своей неизменными, приобретают явно неврастенические признаки. Можно предполагать, что в прежние, более спокойные време­на те же признаки пребывали в латентном состоянии.

На рубеже XIX и XX вв. невроз был объявлен типичной болезнью со­временности. Постоянно говорилось о том, что ныне он встречается зна­чительно чаще, чем когда-либо раньше. Американский исследователь Берд впервые дал обобщающее описание этой болезни, которую он на­звал неврастенией. Мы не имеем никаких количественных данных о распространенности неврастенических явлений в прошлом и настоя­щем. Судя по старой медицинской литературе, отдельные симптомы под различными названиями были известны и в прежние времена.

К настоящему времени о динамике неврозов сложилось следующее мнение: истерических явлений стало намного меньше (некоторые из них — припадки, судороги и т.п.— практически не встречаются): с другой стороны, частота неврозов с навязчивыми явлениями резко воз­росла.

Теория вырождения. Имея в виду, что предрасположенность челове­ка со временем не меняется, мы попытались указать на значение меняю­щихся социальных условий для развития различных психических ано­малий в разные исторические эпохи и в разных культурах. Но это не снимает вопроса о мере изменчивости наследственной психической предрасположенности рода или расы в масштабах нескольких поколе­ний. Психопатологу особенно важно знать, что происходит в ходе сме­ны поколений с наследственной предрасположенностью к психическим аномалиям и болезням: выказывает ли эта предрасположенность тен­денцию к усилению или к ослаблению? Еще один важный для психопа­тологии вопрос: приводит ли культурное развитие к так называемому вырождению рода или расы? Нельзя считать “вырождением” случаи. когда предрасположенность к неврозу, долгое время остававшаяся в ла­тентном состоянии, вдруг в полной мере проявляется под воздействием подходящих условий среды. О вырождении можно говорить только то­гда, когда развитая аномалия передается потомству независимо от како­го бы то ни было влияния среды. Ребенок может сохранить сходство со своими родителями, даже будучи переведен в совершенно иные жиз­ненные условия; одно это красноречиво свидетельствует против выро­ждения. Как показал Бумке, у нас нет никаких доказательств в пользу того, что определенные культурные влияния могут способствовать вырождению. Любые влияния затрагивают только конкретных людей и по наследству не передаются.

Самый яркий пример, приводимый в пользу концепции вырождения под влиянием культурных факторов. — это судьба высококультурных семей. На этот счет существуют два диаметрально противоположных взгляда. Одни исследователи считают, что ни о каком наследственном вырождении не может быть и речи, а во всем виновато влияние, оказы­ваемое средой на новые поколения начиная с раннего детства; для объ­яснения привлекаются такие факторы, как чрезмерно щадящее воспита­ние, избегание физических усилий, лень, неупорядоченный образ жиз­ни, стремление иметь поменьше детей и т. п. Согласно другой точке зре­ния, речь должна идти именно об изменениях, передаваемых по наслед­ству: высококультурные семьи ведут себя подобно тем видам живот­ных, которые в неволе не размножаются. Многие романы повествуют о семьях, в которых невротическая конституция от поколения к поколе­нию становится все более и более заметной; само по себе это не проти­воречит действительным фактам, но теоретически вопрос все еще далек от окончательного разрешения.

Другой пример вырождения под влиянием культурных факторов приводится не столь часто. Имеется в виду быстрое угасание рода или расы прирезкой смене социальных условий. Нечто подобное произошло с американскими неграми после отмены рабства. Считается, что до от­мены рабства на каждый миллион человек приходилось 169-—175 пси­хически больных; через несколько лет после того, как рабство было ли­квидировано, это число возросло до 367, а через 20 лет — до 886 Эти цифры не поддаются сколько-нибудь убедительному истолкованию — прежде всего из-за недостатка материала и невозможности проверить его критически.

Вопрос о вырождении как генетически обусловленном усугублении патологических феноменов связан с вопросом о причинах тех измене­ний, которые претерпевают первобытные народы при контакте с цивилизацией. В данной связи много говорится о воздействии алкоголя и смягчения условий жизни, о пресыщенности жизнью, о самоубийствах. абортах и т. п. Судя по всему, разные расы реагируют совершенно по-разному. Угасание — это вовсе не то же самое, что вырождение.

Если в теории вырождения есть какое-то рациональное зерно, оно должно быть выявлено в итоге генетических исследований. Вырожде­ние, понимаемое как неизбежный и тотальный процесс, все еще остается чем-то недоказуемым и мнимым. Теория вырождения фантастична: но она указывает на некоторые перспективные направления исследований.

Карл Ясперс

Общая психопатология