Эпоха просвещения. Вольф
Лейбницем открывается эпоха просвещения в Германии. Самый термин «просвещение» — термин буржуазной историографии. Соответствующая эпоха тесно связана с движением прогрессивной буржуазии Западной Европы. Критика феодального строя была актуальным лозунгом в деятельности
¹ М. В. Ломоносов. Избранные философские произведения. Госполитиздат, 1950, стр. 342.
101

просветителей. «Царством разума» просветители хотели рассеять мрак феодальной эпохи. Энгельс по этому поводу писал: «Это царство разума было не чем иным, как идеализированным царством буржуазии...»². Наиболее показательна в этом отношении фигура голландского философа Уриэля Акоста, выступавшего с рационалистической критикой авторитета священных книг; такова же деятельность юриста Гуго Гроция. К тому же кругу просветительства принадлежит деятельность немецкого философа Христиана Вольфа (1679 — 1754), продолжателя дела Лейбница.

За Вольфом следует признать немаловажные заслуги перед русскими. Вольф является учителем Ломоносова. Украинский философ Сковорода некоторое, время слушал лекции Вольфа в Галле, где тот долгие годы был преподавателем. Распространением логических идей Московский университет, открывшийся в середине XVIII в., обязан последователю Вольфа Баумейстеру, курс логики которого издавался трижды в Москве (дважды в XVIII в. и однажды в начале XIX в.). Эта книга была первым русским печатным учебником, послужившим образцом и для трудов Я. П. Козельского и профессора Московского университета Д. С. Аничкова.

Вольф был богословом, идеалистом, разделявшим учение Лейбница о целенаправленности мирового процесса и предопределенности его волею божества. В «Диалектике природы» Энгельс высмеял «плоскую вольфовскую теологию, согласно которой, кошки были созданы для того, чтобы пожирать мышей, а мыши, чтобы быть пожираемыми кошками, а вся природа, чтобы доказывать мудрость творца» ³.

Но и идея предустановленной гармонии в силу исторических условий сыграла прогрессивную роль. Более того, Вольф оказался политической жертвой своего рационализма. По сравнению с протестантскими теологами, Вольф, как представитель рационализма, мог показаться свободомыслящим. Его выдающийся по тому времени талант сделал его мишенью злостных нападок под руководством фанатика Ланге. Противники Вольфа сумели повлиять и на короля Фридриха-Вильгельма, который получил донос, предупреждавший, что, согласно отрицанию Вольфом свободы воли, солдат-дезертиров нельзя признать виновными, поскольку их дезертирство заранее предопределено богом. Вольфу под угрозой виселицы велели покинуть Пруссию. Он покинул королевские земли и переехал в Кассель, где его немедленно пригласили профессором Марбургокого университета. В Марбурге, слушая Вольфа, жил и учился Ломоносов.
² Ф. Энгельс. Анти-Дюринг. Госполитиздат, 1957, стр. 17.

³ Ф. Энгельс. Диалектика природы, 1953, стр. 9.
102

Фридрих II, наиболее видный представитель просвещенного абсолютизма, вступив на престол в 1740 г., предложил Вольфу занять должность вице-президента Академии наук в Берлине. Вольф отклонил предложение и вернулся к своей прежней преподавательской деятельности в Галле.

Вольф также отклонял приглашения в Петербург, боясь, что условия научной работы там окажутся еще менее благоприятными, чем в Берлине. Но он заботился о посылке в Россию ученых с Запада и, между прочим, рекомендовал крупного ученого Даниила Бернулли. Ломоносов перевел «Вольфианскую экспериментальную физику», снабдив перевод рядом собственных статей по физике и математике.

По интересной оценке Гегеля, Вольф выделился своими бесспорными заслугами в деле общего интеллектуального развития немцев; его следует прежде всего назвать учителем немцев. Вольф впервые привил в Германии философствование.

Сам Вольф был несомненным фидеистом. Некоторые считают его лишенным творческих способностей последователем Лейбница, исказившим многие оригинальные идеи последнего. На самом деле Вольф отрицал предполагаемую духовность монад. Он соглашался с Лейбницем в том, что последние элементы вещей — это неделимые сущности, но считал их атомами в пространстве, которые отличаются друг от друга не величиной или фигурой, а лишь своими качествами. Это своего рода «качественные атомы». Тем самым радикально менялось представление о пространстве. Согласно Вольфу, пространство в противоположность Лейбницу, скорее обладает реальным, объективным бытием. Материальные монады, будучи непротяженными центрами сил, в соединении образуют протяженные тела. Пространство и время поэтому не являются данностями второго порядка, а представляют собой нечто принадлежащее объективному миру, объективной реальности, как таковой. С точки зрения историка-идеалиста это — искажение взглядов Лейбница.

Другие историки ставят не без основания в заслугу Вольфу, что он разрушил предвзятое мнение, будто всякий рационализм допускает «выведение» всего знания из отвлеченных положений рассудка.

Основной вопрос, который подводит нас к трактовке проблем и задач логики, по Вольфу, является вопрос о разуме. Разум есть способность узрения (intuendi) или усмотрения (perpiciendi) связи общих истин⁴. Наше познание может быть получено апостериорным или априорным путем. Апостериор-
⁴ См. Chr. Wolfius. Psychologia empirica. Frkf. et Lips., 1732, § 483.
103

ное знание — опытное знание. Разумное знание приобретается путем умозаключений из разумного основания. Разум, таким образом, раскрывает основание, по которому интеллект строит свои выводы. Но это дает иное знание, чем самый процесс умозаключения, для которого разум подготовляет почву. В другом своем произведении Вольф усматривает в разуме способность отчетливо представлять то, что возможно. Умозаключение можно делать лишь из заранее познанных определений и положений. Такое знание Вольф называет априорным. Как мы увидим впоследствии, кантовское определение априорного знания по сравнению с определением Вольфа, говорит не в пользу Канта.

По мнению Вольфа, логике можно отвести первое место лишь в силу дидактических соображений, но не по существу. В этом его отличие от Аристотеля, для которого логика является пропедевтикой.

Первое место в философии, по Вольфу, занимает онтология, как наука о вещах вообще. Поскольку же логика хочет быть доказательной, она должна опираться на психологию и онтологию. Философское познание — разумное познание, раскрывающее разумное основание, заключенное в общих положениях. Таким образом, усматриваемая нами связь общих истин и есть не что иное, как разум в качестве разумного основания. Философия, по Вольфу, есть наука о возможностях, поскольку они могут существовать. Логика же составляет ту часть философии, которая обучает употреблению познавательной способности при познании истины и для избежания ошибок.

Логику Вольф делит на теоретическую (отдел о понятии, суждении, умозаключении) и практическую (употребление логики при обсуждении и исследовании истины, при занятиях и усвоении книг, при сообщении о познанном, при оценках индивидуальных познавательных сил и, наконец, в практике жизни).

Вольф дает сначала номинальное определение истины, а потом реальное. Если вдуматься в эти два определения, то, казалось бы, реальное определение нужно назвать номинальным, а номинальное — реальным.

Номинально Вольф определяет истину как соответствие нашего суждения с объектом или представленной вещью (est veritas consensus judicii nostri cum objecto seu re repraesentata). «Истина, — согласно реальному определению, — есть определяемость предиката через понятие субъекта» ⁵.
⁵ Chr. Wоlfius. Philosophia rationalis sive Logica. Frkf. et Lips., 1728, § 513. Последующие ссылки на это произведение приводятся в тексте и содержат указание на параграф.
104

Здесь Вольф повторяет мысль Лейбница о том, что истинному утвердительному суждению соответствует возможное понятие (§ 520), возможность же коренится в отсутствии противоречия (§ 518).

Существуют, по Вольфу, три интеллектуальные операции, которые обычно называют действиями ума: понятие (notio) с простым восприятием (апрегензией), суждение (judicium) и рассуждение (discursus) (§ 52). Третья умственная операция, называемая также умозаключением (ratiocinatio), есть образование суждений из других, предшествующих. Так определяется умозаключение в «Эмпирической психологии» Вольфа. В «Логике» дано более развернутое определение: «Итак, умозаключение — это умственная операция, при помощи которой из двух предложений при наличии общего термина образуется третье предложение через комбинацию терминов, в отношении которых оба суждения отличны» (§ 50).
М — Р

S — M

———

S — P
Согласно этому определению, всякое умозаключение, всякая умственная операция оказывается силлогизмом. Только при таком понимании можно говорить о том, что заключительное суждение объединяет термины, которыми посылки отличаются друг от друга.

В индуктивном выводе заключение повторяет термины посылок. Все посылки в обобщенном виде входят в выводное индуктивное умозаключение. В соответствии с этим у Вольфа, собственно, нет отдела об индукции, которая сводится у него к категорическому силлогизму.

«Индукция, — по определению Вольфа, — это способ доказательства, посредством которого заключается универсальным образом о высшем то, что утверждается или отрицается об отдельном нижестоящем. Если учитываются все нижестоящие понятия, то мы имеем полную индукцию, если не все, то неполную» (§ 478).

В результате всякую индукцию Вольф сводит к категорическому силлогизму в форме энтимемы: «Все, что годится (competit) или не годится в отношении отдельных нижестоящих понятий, то годится или не годится в отношении всякого высшего понятия, которому подчинены низшие. Но это годится в отношении низших, следовательно годится и в отношении высшего» (§ 479).

Аксиому силлогизма Вольф определяет, как она впоследствии определялась во всех учебных пособиях формальной ло-
105

гики XIX — начала XX в.: «Все, что можно утверждать (или отрицать) относительно рода или вида, то утверждается (или отрицается) о всем содержащемся под этим родом или видом» (§347).

Вольф имеет все основания считать такое понимание аксиомы «охватывающим» все фигуры силлогизма, поскольку для него определяющее значение имеет первая фигура. Согласно Вольфу, без второй и третьей фигур можно было бы обойтись, так как все нужные силлогистические выводы можно получать по первой фигуре. О четвертой фигуре Вольф вовсе не упоминает.

Энтимены Вольф называет скрытыми силлогизмами (syllogismi cryptici). Допускается возможность опущения одной из посылок во всех трех фигурах силлогизма, а равно в гипотетических и разделительных силлогизмах.

В отделе, посвященном суждению и понятию, Вольф отличает два термина: «judicium» — «суждение» и «enunciatio» — «суждение в терминах», точнее «высказывание», которое Вольф отождествляет с «предложением» (пропозицией).

Вольф дает два определения суждения. Согласно первому, чисто логическому определению, всякое суждение состоит из двух понятий. Первое понятие — понятие вещи, которой нечто приписывается (или отрицается), и второе — понятие того, что ей приписывается.

Другое, синтаксическое определение касается высказывания (enunciatio). По этому определению высказывание состоит из двух терминов, один из которых обозначает вещь, а другой — то, что приписывается или отрицается по отношению к ней.

В предложении (высказывании) Вольф кроме субъекта и предиката отличает связку. Связка либо выявляется в виде глагола, либо остается в скрытом виде.

Интересна у Вольфа классификация суждений. Он отличает суждения утвердительные, отрицательные и бесконечные, категорические и условные, общие, частные и единичные и суждения различной модальности.

Вольф проводит различие между суждениями простыми и сложными и дает определение, которое отличается широтой охвата. Впоследствии Кант устранил деление суждений на простые и сложные и стремился все суждения втиснуть в рамки простых суждений.

Профессор Ленинградского университета А. И. Введенский определял простые суждения как такие, которые имеют один субъект и один предикат; в сложных суждениях мы имеем несколько субъектов и несколько предикатов.

Согласно точке зрения Д. П. Горского, выраженной в его

106

учебнике, сложное суждение состоит из нескольких простых суждений. Это не очень удачное определение. О суждении «если А есть В, то С есть D»; можно сказать, что тут есть сочетание двух простых суждений. Но если взять конъюнктивное и дизъюнктивное суждения «А есть и В и С» и «А или В является предикатом С», то тут имеются не развернутые отдельные простые суждения, а только их элементы.

Вольф пытается совместить оба толкования. Он проводит различие между (простыми суждениями, когда имеется лишь один субъект и предикат, и сложными, образованными из нескольких простых таким путем, что или субъект у них один, а предикаты различны, или предикат один при разных субъектах (§ 314). Следовало бы прибавить третью возможность, когда имеются и разные субъекты и разные предикаты (условные суждения).

Вольф отличает копулятивные (конъюнктивные) суждения и суждения дизъюнктивные. Сложные суждения являются копулятивными в том случае, когда каждому из нескольких субъектов приписывается тот же предикат, или когда тому же субъекту приписываются разные предикаты. Вольф приводит Следующие примеры: «человек, как и животное, обладает органами чувств» или «бог — свободнейшее и мудрейшее существо».

В определении дизъюнктивного суждения Вольф пытается объединить как строгую, так и ослабленную дизъюнкцию. Дизъюнктивное суждение утверждает, что из многих предикатов один должен быть приписан субъекту, хотя при этом не определяется, какой именно из них должен быть приписан. Если добавить «во всяком случае один», тогда была бы ослабленная дизъюнкция. Но Вольф этого не добавляет, поэтому его определение можно считать достаточно широким.

Условное суждение, по непонятной причине, Вольф причисляет к простым, определяя его как такое суждение, в котором предикат приписывается субъекту под известным условием. Дальше этого он не идет.

«Если А есть В, то С есть D». Правильность того, что «С есть D», обусловлена наличием условия «А есть В», которое есть также суждение. Непонятно, каким образом условное суждение можно считать простым, если автор признает наличие сложных суждений. Другое дело, когда считают, что всякое суждение можно истолковать как простое.

По существу для Вольфа логика не является независимой наукой; она носит на себе печать исходных онтологических понятий. Из трех основных отделов (понятие, суждение, умозаключение) в наибольшей мере онтологизм проявляется в отделе понятий.

107

Вольф различает у вещей постоянные свойства, которые неизменно присущи вещам. Так, твердость остается в камне, пока камень есть камень, т. е. не изменяет своего вида. Наряду с этим есть свойства изменяемые. То, что постоянно пребывает в вещи, есть его абсолютный предикат. Существенными признаками и являются постоянно пребывающие атрибуты. От них Вольф отличает модусы; соответствующие изменчивые признаки высказываются о вещах лишь под известным условием.

Основные законы мышления, согласно Вольфу, всецело входят в онтологию, а вовсе не являются предметом только логики. Законы мышления — это прежде всего законы бытия. При этом бытие понимается именно в тех метафизических чертах, о которых говорит Энгельс, критикуя метафизически истолкованный закон тождества: А=А. Определения Вольфа таковы: «Всякое существо есть то самое, какое есть» ⁶. Ученик Вольфа Баумгартен придал этому закону название начала тождества (principium positionis seu identitatis).

Такую же чисто онтологическую формулировку дает Вольф закону противоречия: «Невозможно, чтобы то же было и вместе не было» (Fieri non potest, ut idemsimul sit et non sit) ⁷.

В формулировку закона исключенного третьего Вольфом уже вводится термин предложения: «Одно из противоречащих предложений необходимо истинно, другое необходимо ложно» (propositionum contraditoriarum altera necessario vera, altera necessario falsa) (§ 532). Здесь бытиевое понимание остается как бы в тени. Есть и другая формулировка: «Между противоречащими суждениями нет среднего» (inter contradictoria non dare medium) ⁸.

Если взять изолированно закон исключенного третьего, то его определение будет следующим: из двух противоречащих суждений одно во всяком случае истинно, но тогда могут быть истинными и оба суждения. Между тем, согласно закону противоречия, нельзя признать суждение одновременно истинным и ложным. Отсюда вывод, что ничего третьего не может быть.

Особый интерес представляет формулировка закона достаточного основания: «Нет ничего без достаточного основания, почему оно скорее есть, нежели не есть; то есть: если что-либо полагается сущим, также необходимо полагать
⁶ Chr. Wolff. Vernunftige Gedanken von den Krдften des menschlichen Verstandes und ihrem richtigen Gebrauche in der Erkenntniss der Wahrheit. Halle, 1727, § 270.

⁷ Ibid., § 28.

⁸ Chr. Wоlfius. Philosophia prima sive Ontologia. Frkf. et Lips., 1730, § 53.
108

нечто, откуда понимается, почему это самое скорее существует, нежели не существует»⁹ (Nihil est sine ratione sufficiente, cur potius sit quam non sit, h. e. si aliquid esse ponitur, ponendum etiam est aliquid, unde intellegitur, cur idem potius sit quam non sit).

Каково же взаимоотношение между законом основания и законом причинности по Вольфу? У Лейбница эти законы иногда сливаются. Вольф рассуждает так: «Если вещь А содержит в себе нечто, из чего можно понять, почему существует В, будет ли нечто в А или вне А, в таком случае то, что можно найти в А, называют основанием В: само А называется причиной, а о В говорят, что оно основано на А, Именно основание есть то, благодаря чему можно понять, почему нечто есть, а причина есть вещь, которая в себе заключает основание другой вещи»¹⁰.

В «Логике» Вольфа есть первый отдел, который называется «О логических принципах». Можно было бы думать, что здесь содержатся основные логические законы мышления — тождества, противоречия, достаточного основания. Но это не так. Две главы этого раздела трактуют о следующем: первая раскрывает в общих чертах сущность трех, нам уже известных, операций ума; во второй главе говорится о некоторых общих определениях сущего.

Ближайшими последователями Вольфа были Баумейстер (1709 — 1785) и Мейер (1718 — 1777), автор книги «Учение о разуме». Извлечения из этой работы, вышедшие в Галле, были избраны Кантом в качестве учебника, по которому он вел свои занятия. Последователем Вольфа можно также назвать выдающегося математика, члена Петербургской академии наук Леонарда Эйлера (1707 — 1783). В III томе его сочинений, вышедших в Париже, напечатаны его письма к одной германской принцессе по разным вопросам физики и философии; в ряде писем он касается и вопросов логики. В непринужденной форме Эйлер излагает своей корреспондентке учение о различных фигурах и модусах силлогизмов. Фигуры и модусы получают у него в элементарном изложении особую отчетливость. Он ввел круговые схемы для обозначения терминов.

На этом мы заканчиваем пока изложение фактов из истории логики в Германии с тем, чтобы перейти к логике французских энциклопедистов и материалистов.

⁹ Chr. Wоlfius. Philosophia prima sive Ontologia. Frkf. et Lips., 1730, § 70.

¹⁰ Chr. Wolff. Vernunftige Gedanken von den Krдften des menschlichen Verstandes und ihrem richtigen Gebrauche in der Erkenntniss Wahrheit, § 29.
Глава VIII. ЛОГИКА КОНДИЛЬЯКА И ДИДРО

Развитие логики во Франции XVII в. совершалось на материалистических основах.

Идеи, которые развивали сначала английские эмпирики, восприняли затем французские материалисты. Если Локк развивал эмпиризм в основном с позиций материализма, хотя и не вполне последовательного, то в дальнейшем английский эмпиризм выродился в субъективный идеализм Беркли и Юма. Но взгляд Локка на происхождение идей, локковское понимание эмпиризма нашло своих приверженцев во Франции и было преобразовано там в духе усиления материалистических тенденций. Французские гносеологи и логики очистили понятие опыта от субъективных привнесений, которые не были чужды и самому Локку.

В этом отношении положительную роль сыграли известные представители французского материализма дореволюционной поры XVIII в., начиная с Кондильяка, Ламетри, Гельвеция и кончая такими крупными фигурами, как Гольбах и Дидро. Особое значение в развитии логики имели Кондильяк, автор книги по логике, и Дидро, интересующий нас не только как автор логических статей и трактатов, но и как ученый, давший в своих сочинениях блестящие образцы диалектики.

Логические взгляды Кондильяка
Развитие идей во Франции характеризовалось острой борьбой между материализмом и идеализмом. В отношении разработки логических идей Кондильяк занимал позицию, резко враждебную по отношению к Лейбницу — самому крупному логику-идеалисту конца XVII — начала XVIII в. Он высказывался о Лейбнице в следующих выражениях: «Этот философ
110

не дает никакого понятия о силе своих монад; он не дает его также об их перцепциях; по этому вопросу он пользуется только метафорами, а под конец теряется где-то в бесконечном. Таким образом, он не дает знания об элементах вещей, он, собственно говоря, ничего не объясняет»¹.

Кондильяк указывает на то, что понятие силы, которым оперирует Лейбниц, не дифференцировано и в конце концов может слиться с понятием основания, являющимся также очень важным термином философии и логики Лейбница. В «Трактате о системах» (1749) читаем: «...признание Лейбницем силы в простых существах так же мало подвигает его вперед, как если бы он ограничился утверждением, что в них имеется какое-то основание происходящих с ними изменений, каково бы ни было это основание. Действительно, либо слова «сила» не содержит в себе другой идеи, кроме идеи некоторого основания, либо же, если желают обозначать им нечто большее, то только при явном злоупотреблении терминами, причем не могут объяснить, какие идеи с ними связывают» ².

Столь же отрицательная оценка Лейбница дается и в основном труде Кондильяка «Трактат об ощущениях» (1754).

Этьен Бонно де Кондильяк (1715 — 1780) был родным братом утописта-коммуниста Мабли. Общественная среда, которая его окружала, была проникнута, таким образом, революционными настроениями, предшествовавшими Великой французской революции. Но, с другой стороны, Коядильяк в конце своей жизни был долгое время воспитателем внука Людовика XV.

Первоначально Кондильяк в решении гносеологического вопроса всецело примыкал к Локку. Так, в своем первом произведении «История человеческого ума» он признает два источника знания — ощущение и рефлексию, что при желании можно истолковать дуалистически. Затем он отходит от дуализма, свидетельством чего является его «Трактат об ощущениях». В нем он твердо держится материалистического тезиса, согласно которому помимо ощущений нет другого источника познания в виде какой-либо рефлексии.

Большинство представителей французского материализма XVIII в. были механицистами и рассматривали все достижения ума как результат развития элементарных ощущений. В результате комбинаций этих ощущений возникают сложные формы и закономерности, которые можно назвать формами и закономерностями мысли.

Если признать наличие внешних ощущений, то легко по-

¹ Э. Б. Кондильяк. Трактат о системах. Соцэкгиз, М., 1938, стр. 85.

² Там же, стр. 79
111

нять весь механизм душевной жизни и познавательных процессов, свойственных человеку. В качестве примера Кондильяк берет фиктивный образ, при помощи которого он строит всю свою систему. Представим себе статую, устроенную наподобие человека. Пусть она будет пробуждаться на наших глазах. Если статуе и присуща душа, то эта душа имеет чисто страдательный характер по отношению к телу. Это — внешняя восприимчивость и ничего больше. Кондильяк хочет очистить познание от всех метафизических привнесений. В «Трактате об ощущениях» Кондильяк набрасывает картину того, как организуется весь строй сознания на базе внешних ощущений.

Самое элементарное чувство, по Кондильяку, — обоняние. Затем присоединяются другие ощущения. Возникает одно ощущение, другое, третье и т. д. Они не могут сразу наполнить сознание и конкурируют между собой. Прежде всего они не равны по своему напряжению. Различная степень напряжения, различная степень интенсивности обусловливает то, что одно какое-нибудь ощущение выступает на передний план и заслоняет все остальные. Не может быть безразличного состояния, всегда одно ощущение выделяется за счет другого. Это выделение не происходит вследствие каких-то активных движений души, потому что сама душа, само сознание складывается чисто механически из этих внешних ощущений и их комбинаций. Внимание есть не что иное, как победа одного ощущения -над другим.

Точка зрения Кондильяка противостоит обычному пониманию. Если принято считать, что благодаря вниманию одно ощущение выделяется среди других и, таким образом, восприятие не представляет собой чего-либо нейтрального, то, с другой стороны, можно рассуждать наоборот: поскольку ощущения конкурируют и одно из них в силу чисто внешней черты, что оно интенсивнее других, оказывается преобладающим над другими и их вытесняет, то это и вызывает сознательное фиксирование, которое называется вниманием.

Бесследно ощущения не исчезают — более живые удерживаются в сознании и появляются даже тогда, когда уже нет предмета или внешнего импульса.

Следует предупредить, что теории отражения мы у Кондильяка не найдем. Внешний импульс является лишь поводом к возникновению ощущений, но, с точки зрения Кондильяка, ощущения не есть субъективный образ объективного мира.

Удержание более живых представлений без наличия внешнего агента определяются особой способностью — воображением.

Далее Кондильяк переходит к характеристике памяти. Память — это способность возрождения ощущений в нашем соз-

112

нании. Но нельзя быть одновременно внимательным ко всем представлениям. Быть одновременно внимательным к нескольким представлениям — это значит их сравнивать. Такое сравнение и порождает суждение. Сравнение двух представлений есть суждение. Таким образом, по Кондильяку, из простого чувственного восприятия развиваются суждения. В отношении истолкования суждения точка зрения Кондильяка всецело определяется его сенсуализмом.

В своей попытке извлечь высшие формы сознания из низших Кондильяк был не одинок. Всем представителям французского материализма свойственно такое истолкование. То же мы найдем у Ламетри и Гельвеция. Они представляют себе возникновение человека как целостного организма, состоящего из тела и сознания. По Ламетри, отличие человека от машины лишь в том, что человек — просвещенная машина. Та же идея, согласно которой деятельность разума сводится к ощущениям, пронизывает и произведения Гельвеция. Его основное высказывание, интересное с точки зрения логики, гласит: «Судить — это значит чувствовать» (juger, c'est sentir).

Кондильяк пытается связать познавательные процессы с развитием человеческих потребностей. Подобно тому как не было бы знаний без опыта, так не было бы опыта без потребностей, которых в свою очередь не было бы без смены удовольствий и страданий, характерных для человека. Таким образом, единственным мерилом человеческой деятельности является польза.

Кондильяк интересует нас здесь прежде всего не как автор выдающихся произведений французского материализма, а как логик, развивавший логические идеи на материалистических основах. Многие стороны материалистического учения ярче выступают у других представителей французского материализма. Однако из них только Кондильяк писал по специальным вопросам логики. В 1769 — 1773 гг. он составил своего рода педагогическую энциклопедию, включив в нее цикл дисциплин для образования внука Людовика XV. В эту серию входит книга «Логика, или первоначальное развитие искусства мыслить». В эту же серию включен трактат «Об искусстве рассуждать» (De l’art de raisonner). Первая работа — психолого-генетическая. В ней Коядильяк исследует источник и зарождение идей и способностей души. В заглавии второго произведения нет термина «логика», но именно оно является трактатом по логике в собственном смысле.

Русское общество того времени быстро реагировало на этот последний труд Кондильяка. В 1792 г. «Логика» Кондильяка вышла на русском языке в переводе Тройского. Два

113

десятилетия спустя понадобилось второе издание, и в том же переводе книга была переиздана в 1814 г. Книга Кондкльяка на русском языке под названием «Логика» соответствует оригиналу, озаглавленному «Об искусстве рассуждать».

На родине Кондильяка эта книга получила широкое распространение и служила пособием при преподавании логики. Обращает на себя внимание то, что в эпоху самых тяжелых лет екатерининского века, после французской революции, когда правительство опасалось проникновения в Россию революционных идей, книга Кондильяка, являвшегося идеологическим предшественником революции во Франции, получила тем не менее широкое распространение.

После конкретного изучения материала и сопоставления глав содержание работы «Об искусстве рассуждать» ³ несколько разочаровывает. При изложении ее трудно добиться той стройности, того систематического порядка, в котором можно рассматривать, например, логику Вольфа или какого-нибудь другого представителя немецкой науки.

В этой книге Кондильяка чувствуется известный эклектизм. Процессы умозаключения Кондильяк, несмотря на свою основную тенденцию, объясняет не из чувственного опыта, как естественно было бы ожидать от такого крайнего сенсуалиста. Механизм математического знания он истолковывает в плане рационализма, в духе Декарта. Поэтому у Кондильяка наблюдается известное смешение понятий. Отсюда трудность последовательного, логического изложения идей логики Кондильяка.

Прежде всего Кондильяк раскрывает понятие метафизики. Метафизика им понималась в положительном плане, как метафизический способ мышления.

Кондильяк говорит о метафизике как о науке, которая преимущественно охватывает все предметы нашего знания. Она одна составляет науку о чувственных и отвлеченных истинах, т. е. она объемлет весь круг знаний и характеризует то, что обще всему знанию отдельных наук (р. 3).

В качестве критерия истинности Кондильяк пользуется критерием очевидности, который был выдвинут рационалистами. По Кондильяку, очевидность может быть троякой: очевидностью факта, чувственной и интеллектуальной очевидностью (р. 5).

Очевидность факта является результатом собственного наблюдения или свидетельства других людей. Мы не были в Риме, но не сомневаемся в существовании этого города. С помощью чувственной очевидности мы ориентируемся в сфе-
³ См. Е. В. Condillас. Oeuvres complйtes, v. VIII. P., 1821. De l’art de, reisonner. Последующие ссылки на это произведение приводятся в тексте и содержат указание на страницу данного издания.
114

ре наших ощущений. В очевидности интеллектуальной мы убеждаемся через тождество. «Два и два — четыре» — это есть истина интеллектуальной очевидности, ибо данное предложение есть не что иное, как высказывание: два и два — это два и два. Различие лишь в способе выражения (р. 6).

Наблюдать отношения подобий между явлениями, которые мы подмечаем, и таким образом удостоверяться в явлениях, которых мы не наблюдаем, значит судить по аналогии.

Таковы средства достижения нового знания: или мы 1) сами наблюдаем факты, или нам их пересказывают, или 2) мы удостоверяемся в них посредством чувства, воспринимая то, что в нас происходит, или 3) мы открываем истину посредством интеллектуальной очевидности, или, наконец, 4) судим об одной вещи по аналогии с другой.

В I главе первой книги «Об искусстве рассуждать» речь идет об интеллектуальной очевидности. Предложение само по себе очевидно или бывает таковым, поскольку оно есть очевидное следствие другого предложения, которое само по себе очевидно. Само по себе очевидное предложение имеется тогда, когда мы, зная смысл терминов, не можем сомневаться в том, что оно означает; например, «целое равно частям его, взятым вместе». Это пример интеллектуальной очевидности, которая не требует выведения, ясна сама по себе. Итак, предложение само по себе очевидно, когда его тождество непосредственно усматривается в словах, его выражающих.

Определение доказательства у Кондильяка более примитивно, чем у Лейбница. Оно таково. Доказательство есть ряд предложений, в которых одинаковые понятия, переходя от одного к другому, отличны друг от друга лишь по выражению. Интеллектуальная же (рациональная) очевидность заключается только в тождестве. Например, «мера всякого треугольника есть произведение его высоты, помноженной на половину его основания» (р. 12).

Доказательство происходит через ряд тождественных предложений, в результате чего обнаруживается тождественность предложения, выставленного выше. Доказывать — значит облекать очевидное предложение в разные формы до тех пор, пока оно не станет предложением, которое мы хотим доказать. Процесс состоит в том, чтобы, заменяя одно определение другим, дойти посредством многих тождественных предложений до заключения, тождественного с тем предложением, из которого это заключение явствует. Нужно, чтобы тождество, которое незаметно, когда мы умственно скользим по ряду опосредствованных предложений, оказалось явным при вдумчивом обозрении высказываний, когда мы от одного предложения непосредственно переходим к другому.
115

Определение сложного понятия, составленного из многих других понятий, достигается без особой трудности. Следует только раскрыть простые понятия, из которых складывается сложное понятие. Например, когда мы говорим, что треугольник есть поверхность, ограниченная тремя линиями, то это определение отлично от определения прямой линии, т. е. понятия простого. Определение треугольника доставит понятие о нем тому, кто никогда треугольника не видел. Определение же прямой линии не даст ее понятия тому, кто никогда не видел прямых линий (р. 25). Объясняется это тем, что простые понятия приобретаются не определениями, а чувствами.

Выявление соответствующих взглядов Кондильяка мы находим в других главах. Ясность арифметических выкладок сводится к тождеству: если я 6 и 2 назову 8-ю, а 6 без 2 обозначу как 4, то я меняю только выражения для облегчения сравнения и выявления тождества. При алгебраических выкладках мы опираемся на взаимные тождества отдельных выражений.

В IV главе Кондильяк анализирует чувственную очевидность. Мы ежеминутно Получаем впечатления, которых наши чувства не замечают. Например, при виде камня, который угрожает мне падением, я от него убегаю, так как у меня возникает мысль о вреде или смерти. Поэтому же при чтении обращают внимание только на смысл того, что читают, но не подмечают отдельных слов и букв. Следовательно, для того чтобы можно было с точностью знать, что мы чувствуем, необходимо размышление. Когда мы переживаем известную страсть, то нам остаются неизвестными подлинные побудительные причины, влекущие нас к тому или другому. Мы отдаемся воображению, а между воображением и чувством весьма небольшое различие, благодаря чему мы часто полагаем, будто чувствуем то, что лишь воображаем.

Из всех способов, ведущих нас к приобретению знаний, нет ни одного, который бы нас не обманывал. Все ошибки, в которые вводят нас наши чувства, происходят оттого, что мы в другом свете представляем себе чувствуемое нами. Здесь имеется известная двойственность. Кондильяк пишет: «Мне кажется, что очевидность чувства есть очевидность наивернейшая, ибо на чем можно было бы больше увериться, как не на том, что чувствуем. При всем том вы видите, что в этой-то очевидности нам весьма трудно увериться. Мы обо всем судим предположительно. Не зная, каким образом привычка приобретается, мы полагаем, что одна природа нас сделала такими, каковы мы суть».

Здесь Кондильяк рассуждает как сенсуалист, как эмпирик.

Глава VII трактует об очевидности факта. Тела познают-
116

ся только по действию их на чувства. Чувственная очевидность доказывает нам существование внешних тел; интеллектуальная же ясность обнаруживает существование вещи, как внешней причины.

Предметом очевидности факта не могут быть существенные свойства тел, поскольку очевидность факта не раскрывает нам их природы. Поэтому нужно очевидность факта соединить с очевидностью интеллектуальной. Это Кондильяк выявляет в главе VIII — о содействии интеллектуальной очевидности очевидности факта. Очевидность факта должна всегда сопровождаться очевидностью интеллектуальной. Первая дает нам представление о вещи, в существовании которой нас удостоверило наблюдение. Интеллектуальная же очевидность показывает, по каким законам одни вещи порождают другие.

Этим Кондильяк завершает свой трактат «Об искусстве рассуждать», основной задачей которого было раскрытие умственных операций, как средств познания в области чувственных восприятий. Решение этого вопроса носит у Кондильяка эклектический характер. Сенсуализм оказывается недостаточным, если нет продуманной характеристики перехода от первой сигнальной системы ко второй, если не вскрыты основные ресурсы второй сигнальной системы в виде словесной речи.

Несмотря на отрицательные высказывания Кондильяка о Лейбнице, он тем не менее в вопросах о суждении и доказательстве опирается на рационалистическое понимание тождества как связи представлений между собой, позволяющей одно представление заменить другим и прийти к установлению тождества в отношении доказываемого тезиса. Объяснение математического знания у него также чисто рационалистическое, сближающее его с Лейбницем.

Основные принципы философии и гносеологии Дидро
В гораздо большей степени эмпириком в области логики является Дени Дидро (1713 — 1784).

Если взять произведения Дени Дидро и знаменитую «Систему природы» Гольбаха, современника Дидро, то бросается в глаза различие между их творчеством. Дидро блестящ в отдельных своих очерках и трактатах, им написано много произведений, но нет цельного, большого труда, которое бы содержало единую систему. Гольбах развивает свою аргументацию очень последовательно, с большой систематичностью, но вместе с тем с излишними подробностями. Его «Система природы» часто повторяет на разные лады одни и те же положения.

117

На примере Дидро Маркс и Энгельс замечательно охарактеризовали особенности французского материализма. В «Святом семействе» они пишут: «Различие французского и английского материализма соответствует различию между этими нациями. Французы наделили английский материализм остроумием, плотью и кровью, красноречием. Они придали ему недостававшие еще темперамент и грацию. Они цивилизовали его»⁴.

Исключительная заслуга Дидро в области культуры и просвещения состоит в том, что он стал во главе такого грандиозного предприятия, как издание «Энциклопедии». Над «Энциклопедией» он работал в продолжение 20 лет (с 1751 по 1772 г.) в содружестве с такими крупными деятелями, французскими философами, как д'Аламбер, Вольтер, Кондильяк, Монтескье, Гельвеции и Гольбах.

В своей деятельности по изданию «Энциклопедии» Дидро вдохновлялся идеями философа-материалиста Бэкона. Дидро считал, что авторы «Энциклопедии» обязаны прежде всего именно Бэкону, который первый набросал план всеобщего словаря наук и искусств в то время, когда еще не было ни наук и ни искусств.

Если читать «Энциклопедию» подряд, она производит меньшее впечатление, чем можно было бы ожидать, зная о ее революционном замысле перестроить все старое мировоззрение. Энциклопедисты стремились быть популярными, — они не хотели порывать с прежними навыками, прежними представлениями, они хотели быть просвещенными популяризаторами уже известного, ранее добытого.

С другой стороны, отсутствие революционного пафоса и наличие расплывчатых мест объясняется иной раз и цензурными условиями, а также тем тяжелым положением, в котором оказался Дени Дидро. Он был связан с установками предпринимателя Лабретона, от которого зависела материальная база для выпуска «Энциклопедии». Лабретон втихомолку правил то, что уже было отредактировано Дидро, смягчал отдельные места, положения, мысли.

В 1749 г. анонимно выходят «Письма о слепых в назидание зрячим». Это первое материалистическое произведение Дидро. Оно обратило на себя усиленное внимание властей. Автор был раскрыт, арестован и посажен в Венсенский замок.

Главные философские произведения Дидро написаны не в форме трактатов, а в форме диалогов. Наиболее интересные из всех диалогов — «Разговор Даламбера и Дидро», «Сон Даламбера» и «Продолжение разговора». В этих произведени-

⁴ К. Маркс и Ф. Энгельс. Соч., т. 2, стр. 144.
118

ях Дидро противопоставляет строго продуманный материализм дуалистической позиции, которую занимал его друг Даламбер, являвшийся крупным математиком.

Согласно представлению французских материалистов, материя активна, движение — внутреннее и необходимое качество ее. Это подчеркивает и Дидро, что позволяет некоторым буржуазным историкам философии считать Дидро лейбницианцем. Дидро пишет: «Тело, по мнению некоторых философов, само по себе бездеятельно и бессильно; это ужасная ошибка, идущая вразрез со всякой здравой физикой, со всякой здравой химией: тело преисполнено деятельности и силы и само по себе, и по природе своих основных свойств, — рассматриваем ли мы его в молекулах или в массе»⁵. Таково классическое определение тела и его основных свойств.

Следует принять во внимание те строки из Дидро, которые приводит Ленин во вступительной части «Вместо введения» к «Материализму и эмпириокритицизму»: «В «Разговоре Даламбера и Дидро» этот последний излагает свои философские взгляды таким образом: «...Предположите, что фортепиано обладает способностью ощущения и памятью, и скажите, разве бы оно не стало тогда само повторять тех арий, которые вы исполняли бы на его клавишах? Мы — инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства — клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто сами по себе ударяют; вот, по моему мнению, все, что происходит в фортепиано, организованном подобно вам и мне». Даламбер отвечает, что такому фортепиано надо бы обладать способностью добывать себе пищу и производить на свет маленькие фортепиано. — Без сомнения, — возражает Дидро. Но возьмите яйцо. «Вот что ниспровергает все учения теологии и все храмы на земле. Что такое это яйцо? Масса неощущающая, пока в него не введен зародыш, а когда в него введен зародыш, то что это такое? Масса неощущающая, ибо этот зародыш в свою очередь есть лишь инертная и грубая жидкость. Каким образом эта масса переходит к другой организации, к способности ощущать, к жизни? Посредством теплоты. А что производит теплоту? Движение». Вылупившееся из яйца животное обладает всеми вашими эмоциями, проделывает все ваши действия... «...отсюда будет вытекать заключение против вас, именно, что из материи инертной, организованной известным образом, под воздействием другой инертной материи, затем теплоты и движения, получается способность ощущения, жизни, памяти, сознания, эмоций, мышления»... «...А чтобы оценить всю силу моей си-

⁵ Д. Дидро. Избранные философские произведения. Госполитиздат, 1941, стр. 132.
119

стемы, заметьте еще, что перед ней стоит та же непреодолимая трудность, которую выдвинул Беркли против существования тел. Был момент сумасшествия, когда чувствующее фортепиано вообразило, что оно есть единственное существующее на свете фортепиано и что вся гармония вселенной происходит в нем»⁶. Это и есть субъективный идеализм по Дидро. В нашем распоряжении, по мнению Дидро, имеются три главных способа изучения: наблюдение природы, размышление и опыт. Наблюдение собирает факты, размышление комбинирует их, опыт проверяет результаты комбинаций. Не всегда можно установить истину эмпирическим путем. В ряде случаев необходим синтез. Очень важен, подчеркивает Дидро, третий момент познания. Чтобы опыт не был слепым и бессмысленным, нужно соединение его с мыслью. В связи с этим Дидро говорит о необходимости гипотез. Такое понимание процессов мышления в области теории познания мы встречаем в наиболее известных произведениях Дидро.